Лао Цзы ( буквально Старый Младенец, Мудрый Старец, настоящее имя Ли Эр) знаменитый китайский философ, живший предположительно в VI- Vвв. до н.э., которого считают легендарным основателем даосизма.

Одни учёные утверждают, что он существовал, другие оспаривают  эту точку зрения.

 Последователи религиозного течения даосизма рассматривают его как божество, как один из Трех Чистых.

Легендарность Лао Цзы была присуща его образу в самый ранний период даосизма.

Согласно легендам, мать философа впервые произнесла эти слова («старый ребёнок»), когда  с удивлением увидела, что у её сына, которым она разродилась под сливовым деревом, седые волосы, делавшие его похожим на старика.

Ум, прилежание, послушание, готовность учиться отличали Лао Цзы с раннего детства.

Слова «Лао-цзы», означающие «старый философ» или «старый ребёнок», впервые произнесла его мать, когда разродилась сыном под сливовым деревом.

Мать носила его в утробе несколько десятков лет (по легенде 81 год), и на свет он появился из её бедра.

У новорожденного были седые волосы, от чего он напоминал старика. Увидев такое чудо, мать была сильно удивлена.

В юности будущий основатель мирового учения служил в Историческом музее династии Чжоу.

Легенды гласят, что он отличался уникальными знаниями, как по историей обычаев, так и по различным областям природы.

Во время вспыхнувшей в  в 520 г. до н. э. в Китае гражданской войны за обладание королевским престолом Лао Цзы принял участие в ней, в результате чего был уволен со службы.

Начался период его странствий по просторам Поднебесной.

Неизвестно, где Лао Цзы получал свои необыкновенные знания, до сих пор вызывающие интерес самых разных людей.

Он оформил существовавшее  в Китае еще до него  понятие «дао» - корень всех вещей, основа основ, лежащая в глубине мироздания, включая человеческое сознание.

Оно очень многозначно – это и путь, и возникновение,  и взаимное проникновение, и творение, и разрушение мира.

Дао порождает полярные силы Ян и Инь, а они вступая между собой в отношения,  порождают некую разумную силу вселенной, из которой в свою очередь появляется бесчисленное множество вещей.

Лао Цзы учил о том, что движение дао подчинены законам земли и неба, одним из которых является понятие естественности.

Люди в своей деятельности должны пытаться уловить суть этого естественного потока и не вмешиваться в него ни разумом, ни волей.

Природа дао непостижима, особенно если пытаться понять ее логикой и холодными вычислениями ума.

Невозможно постичь дао и с помощью жесткой воли.

Наоборот, мудрец должен пробудить в себе состояние  высшей естественности, которая вовсе не означает пускание вещей на самотёк, а предполагает соединение своей личной воли с волей дао, которую нужно понять.

Учение Лао Цзы была весьма популярным и люди понимали, что истины, которые произносит этот мудрец  глубоки и уникальны.

Люди видели свечение вокруг его тела, слушали его парадоксальные мудрые поучения и притчи.

Предание гласит, что когда он собираясь  пересечь границу и покинуть Китай дошел до последней заставы, военный офицер, охраняющий земли Поднебесной не выпускал Лао Цзы за пределы страны, пока тот не изложит свое учение письменно.

 Тогда Лао Цзы, ехавший на буйволе, сошёл с него и написал трактат, состоявший из 81 параграфа (сакральное китайское числе, котором соединились два самых священных числа Поднебесной 9х9 = 81, вместившее в себя  5000 слов) с названием «Дао дэ Цзин».

После того, как трактат был написан Лао Цзы снова сел на буйвола и уехал на Запад.

Эзотерические учения утверждают, что мудрец ехал в легендарную Шамбалу.

Но это останется тайной, как и многое, окутывавшее жизнь легендарного мудреца.

Главное, о чём мы можем говорить, это о трактате «Дао дэ Цзин».

Каждый из параграфов состоит нескольких десятков, а иногда и просто из нескольких предложений.

В них развивается несколько тем и мыслей одновременно.

Главное, о чем говорит «Дао дэ Цзин» – это несколько идей и тем - дао, дэ, естественность всех вещей и процессов на земле, путь человека, нравственные принципы человеколюбия, которым должен следовать «благородный муж» (главный даосский идеал).

При этом «Дао дэ Цзин» настойчиво проводит мыслей, что когда «человеколюбие» идёт не от дао, а  от ума, оно может создать большие проблемы для власти и государства.

Одна из главных особенностей труда Лао Цзы – любовь к парадоксам. Их много и они встречаются на почти в каждом параграфе.

Один из наиболее встречающихся и часто обыгрываемых в трактате  парадоксов – закон парадоксального воздания: кто будет наиболее смиренным и принизит себя, тот в итоге получит больше всего.

Этому произведению была суждена долгая жизнь.

Глубиной древнего текста восхищались философы и востоковеды, его изучали лингвисты и культурологи, его пытались понять и применить к жизни духовные искатели всех времен и народов, его загадочные парадоксы пытались понять, как китайцы, так и другие народы.

 Именно «Дао дэ Цзин» стал священной книгой новой религии, у которой появилось множество последователей как в Китае, так и во всем мире.

 Среди них самыми популярными были Ян Чжу, Вэнь Цзы, Инь Си, Гэ Хун.  Ли Цюань, Чжан Бодуэн и , конечно, Чжуан Цзы.

Даосизмом сегодня серьезно интересуются и на Западе, хотя чаще всего  подходят к этому целостному учению очень прагматически.

Книги по даосской поэзии есть сегодня практически в любой стране мира.

Даосами были подавляющее большинство китайских поэтов, немалое количество императоров и правителей, даже если формально исповедовали другое мировоззрение, например, как Мао Цзэдун.

Текст «Дао дэ Цзина»  очень поэтичен.

Музыка парадокса, напряженной мысли,  благоговения перед тайной мироздания и дао, скрытым в глубинах вселенной  пронизывает все  произведение, где абстрактные понятия соседствуют с яркими образами.

Все это привлекало самых разных людей, включая европейцев и жителей России сделать литературный перевод трактата Лао Цзы. 

В настоящий момент на русском языке существует несколько десятков переводов «Дао дэ Цзина», включая и попытку перевести его литературно.

Мой отец, известный поэт и переводчик Юрий Михайлович Ключников сделавший новую поэтическую версию Дао дэ Цзина прежде всего поэт, который не знает китайского языка и который поэтому работал с подстрочниками.

В ближайшее время должна выйти его новая книга вольных (то есть литературных) «Тридцать веков китайской поэзии», где весомое место занимает перевод «Дао дэ Цзина».

Он видел свою задачу в том, чтобы перевести это произведение прежде всего стихами в русской метрике, то есть русифицировать его.

Между тем  так всегда делают сами китайцы, намеренно придавая национальные черты всему, что попало на китайскую культурную почву: у них есть даже специальный иероглиф, обозначающий понятие «китаизации».

Обратная попытка  - перенести китайскую метрику на русскую культурную почву обречена на провал: такие стихи , особенно когда они сделаны верлибром просто неинтересны: тогда уж лучше переводить Дао дэ Цзин обычным востоковедческим способом, как философский трактат.

В творчестве Юрия Ключникова, включая его обильное переводческое наследие  практически нет верлибров: он неоднократно признавался, что любит переводить стихи с любого языка рифмой.

Естественно, что он попытался перевести рифмой и этот замечательный трактат, во-первых, опираясь на сам текст ( известно, что «Дао дэ Цзин», частично был написан в жанре рифмованной ритмопрозы), а вторых, следуя русской поэтической культуре.

Убежден, что так же как китайцы стремятся китаизировать любой чужеземный элемент цивилизации, попавший в их культурное пространство, так должны действовать и мы.

Будем надеяться, что  попытка  Юрия Ключникова перевести этот глубочайший трактат на язык рифм и образов привлечёт к имени великого китайского мыслителя и мудреца и его бессмертному творению дополнительное внимание.

 

 

 

 

 

Весёлый странник золотого века

 

Предисловие к книге Юрия Ключникова "Предчувствие весны: воспоминания и размышления поэта о времени и судьбе"

Я много раз писал  предисловия к книгам моего отца, поэта, философа, эссеиста, переводчика, путешественника, общественного деятеля Юрия Михайловича Ключникова.

В них я делал акцент на его творчестве, хотя говорил и о его жизни, чертах характера.

Но сейчас перед нами не сборник стихов, а воспоминания поэта о своей прожитой жизни, его творческая автобиография длиной в 86 лет.

Жизнь яркая и насыщенная, ему много чем приходилось в ней заниматься.

Вот что пишет он сам:

«...Такова была моя жизнь – я и учился, получив два высших образования: филологическое в университете и журналистское в Высшей партийной школе, и учительствовал в городе и на селе, и занимался самой разной журналистикой – газетной, радиовещательной, кинодокументальной, и редакторствовал, и занимался издательской деятельностью, и вёл трёхлетнюю борьбу с партийными властями за одухотворение нашей идеологии, и шесть лет таскал мешки на плечах как грузчик, и путешествовал по Горному Алтаю и Гималаям, и писал собственные стихи, и переводил чужие, и основательно изучал восточную мудрость, и ездил по стране с выступлениями и лекциями, пытаясь соединить русские и советские ценности».

Эта книга не просто история  интересной и насыщенной частной жизни.

Она - документ большой эпохи.

 По ней можно изучать историю укрепления, стабилизации и распада  советского государства, историю инакомыслия в СССР, историю рериховского движения в России и мире, историю  духовных  и патриотических исканий, историю сибирской литературы.

Что явилось плодами  жизни Юрия Ключникова?

За это время он написал более 20 книг, среди которых есть и стихи (их более 1000), и переводы (250 французских и более чем 500 суфийских), и эссе,  и проза, и статьи, и дневники путешествий.

 Было и несколько сот вечеров и выступлений в разных городах России, встречи с тысячами людей.

 Но для творческого человека важнее не количество, пусть и самое впечатляющее, но качество.

Он сделал много для русской литературы: поэтически осмыслил духовные взаимоотношения Востока, Запада и России в своей трёхтомной антологии, состоящей из русских стихотворений (сборник «Душа моя, поднимем паруса!») и переводов французской (сборник «Откуда ты приходишь, красота?») и суфийской поэзии («Караван вечности»), продолжил линию русского классического стиха, создал новый образ лирического героя – русского воина, подвижнически служащего своей стране и национальной культуре, утвердил бодрую философию жизни, научился особому искусству примирения противоречий в жизни, мировоззрении и творчестве.

Его творчество высоко оценено лучшими литераторами России (особо выделю замечательные статьи Владимира Бондаренко, Льва Аннинского, Валентина Курбатова, Геннадия Иванова, Сергея Куняева, Владимира Костина) и вниманием простых читателей.

 До сих пор на его вечерах без всякой раскрутки и рекламы собираются десятки, а иногда и сотни людей и всегда звучит множество аплодисментов.

О нём вышло несколько фильмов, лучший из них – «Белый остров» (режиссер Вячеслав Тихонов)– был даже показан по центральному телевидению.

В Новосибирске его стихи и переводы регулярно звучат на местном радио России, в передачах замечательного журналиста Амира Нагуманова.

Читатель сам сможет оценить уровень творчества Юрия Ключникова, просто почитав эти воспоминания и стихи, украшающие прозаический текст.

Я хотел бы в своём предисловии сказать о жизни и личности своего отца то, что мне стало понятно в процессе подготовки его воспоминаний.

Для поэта главное оружие – это его стихи, а если он обладает публицистическим даром – то ещё и статьи.

 Но Юрию Михайловичу всегда было мало одного творчества.

Всю свою жизнь он пытался что-то сделать для своей страны и порой попадал в самые разные истории и ситуации.

Одна из историй – его партийное дело, которое сегодня начинают изучать российские историки.

 Об этом подробно рассказывает в книге сам Ю. М. и даже приводит протоколы тех партийных собраний, где рассматривалось его персональное дело.

Вдумчивый читатель наверняка обратит внимание на то, что идеологическое инакомыслие, содержащееся в предложениях Юрия Ключникова партийным властям (одухотворение марксизма восточной мудростью и создание в Горном Алтае Института изучения тонких энергий) было направлено не на разрушение государства и демонтаж социализма, как это делали практически все диссиденты того времени, а на укрепление страны и социалистической идеи.

Телёнок бодался с дубом вовсе не для того, чтобы этот дуб подрыть, а затем, чтобы дуб стал еще крепче,  но чтобы он рос вверх, а не в сторону.

 Потому эта история (70 партийных разбирательств в течение трёх лет, изгнание Юрия Ключникова с работы и его вынужденное превращение из редактора в грузчики на шесть лет) не вызвала никакого интереса у наших либералов и западных советологов.

К тому же мой отец категорически отказывался придавать этой истории большую огласку, жаловаться Западу и становиться диссидентом.

Он никогда не соглашался ни на какие интервью ни нашим либеральным, ни западным СМИ по поводу своих взаимоотношений с властью.

Он отказался от предложения участвовать в фильме, который предназначался для западной (прежде всего американской) аудитории и должен был представить Ю. М. в качестве жертвы советской системы.

Между тем сама идея одухотворения идеологии и жизни остаётся актуальной для нашей страны до сих пор.

Предлагая свои идеи, Юрий Ключников защищал имя Христа и хотел сохранить СССР.

Ещё в конце 1970-х годов он предвидел угрозу поражения страны в холодной войне и её последующего распада и в качестве спасения выдвинул идеи духовного характера, которые не были приняты, во многом потому, что они опережали своё время.

Размышляя о его наследии и жизненном пути, я увидел, что моему отцу присущи глубокая историческая интуиция и способность предвидеть будущее страны и различных тенденций.

Одним из первых литераторов мой отец начал отстаивать советские ценности и выступать против их зачёркивания.

Это было ещё в конце 1980-х годов, когда либеральное охаивание всего советского не достигло своего апогея. Об этом мой отец сказал так:

 

* * *

Не в ладах с любым попутным ветром,

Я пою, пока ещё пою,

Как об этом пишут, «в стиле ретро».

На судьбу не жалуюсь свою.

Не ропщу на то, что всюду плохо,

Права нет на выборы эпох.

Да и сам я – целая эпоха

На распутье нынешних дорог.

Делаю попытку за попыткой

В стороне от всех партийных драк

Сшить своей строкою, словно ниткой,

В клочья превращённый красный флаг.

 

Могу подтвердить, что подобная активность моего отца опиралась на глубинную внутреннюю убеждённость в том, что потоки клеветы на всё советское через какое-то время будут остановлены и к людям вернётся объективный взгляд на собственную историю.

 Это касалось и нападок на личность и роль в истории СССР Сталина, с которыми Юрий Ключников активно боролся и пером, и в своих устных выступлениях на многочисленных вечерах.

Он был уверен, что при жизни увидит, как отношение народа и даже власти к Сталину начнёт меняться в сторону большей объективности.

При этом отец утверждал: он защищает имя Сталина ради восстановления исторической справедливости, но вовсе не в силу своей приверженности к сталинским методам управления, которые работали тогда, но сейчас работать не будут.

Ещё более впечатляющим примером исторической интуиции Юрия Ключникова стало его пророческое отношение к проблеме веры и атеизма.

 В своём стихотворении, которое привел  в первом предисловии Г.В. Иванов («Не за горами время уж, когда слыть атеистом станет неприлично»),  он ещё в 1980 году предсказал и религиозный ренессанс в России, и  даже его возможные издержки:

 

В своей склонности соединять трудно соединимое, а иногда и несоединимое (что очень точно подметил в своей вступительной статье Геннадий Иванов, а еще раньше Лев Аннинский) Юрий Ключников проявил истинную широту не только своего сердца, но и сознания.

 Действительно трудно соединить русское и советское, веру и атеизм, Восток и Запад, культуру и цивилизацию, радость и страдание.

Но если вчитаться в стихи и эссе сибирского литератора, то можно увидеть, что конфликт между этими парами противоположностей органически находят свое решение на страницах его книг.

И это отнюдь не игра ума, а выстраданные убеждения. Такое свойство души позволило Юрию Ключникову, дерзнувшему пойти на открытый идеологический конфликт с партией, прожить большую жизнь без серьёзных личных конфликтов.

Дружелюбие, незлобивость, доброта,  спокойствие, психологическая защищенность, юмор, терпение и терпимость (не путать с теплохладной европейской толерантностью!), даже донкихотство – отличительные черты личности Юрия Ключникова.

В качестве доказательства приведу только один небольшой факт. Моего отца не печатали при советской власти (за несколько лет попыток пробиться в большую литературу он получил более ста отказов из толстых московских журналов).

И когда эта блокада продолжилась и в начале девяностых годов, он, к тому времени создавший значительный корпус своих стихотворений, совершенно серьёзно начал убеждать меня, чтобы я нашёл какого-нибудь более-менее патриотически настроенного, но в то же время ловкого в вопросах публикации литератора и безвозмездно отдал ему права на публикацию своих стихов под его (литератора) фамилией (!).

На мой удивлённый вопрос:

«Не слишком ли жирно будет этому литератору так просто получить такой щедрый подарок? Зачем ты лишаешь себя права печатать свои стихи под своей фамилией? Ведь ты уже вписал себя в литературу!» – отец ответил, что ему гораздо важнее всех личных творческих амбиций то, чтобы его поэзия «работала на Россию, пусть и под чужой фамилией».

 Это подтолкнуло меня к созданию своего издательства, «Беловодье», где я постепенно сам начал публиковать его поэтические сборники.

А потом пришли публикации стихов и статей отца в журналах «Наш современник», «Литературная учёба», «Наука и религия», «Дельфис», газетах «Завтра», «День литературы», «Советская Россия»...

Впечатляет  интенсивность его жизни и работы.

 Мой отец – поэтический долгожитель. В течение многих лет и до сих пор каждый его рабочий день длится примерно 12 часов с лёгкими перерывами на прогулки и дневной сон.

Он пишет стихи на бумаге, а потом работает с ними на компьютере, который освоил ещё лет пятнадцать назад на уровне среднего пользователя.

Он не может жить без природы и потому делает каждодневную часовую зарядку на улице, какая бы погода ни стояла на дворе, а дома не менее часа медитирует и молится с закрытыми глазами.

Сила его молитвы, интенсивность духовной концентрации, умение управлять собой и скрытыми силами организма может впечатлить видавших виды людей.

В своих воспоминаниях он описывает случай, чему мы все были свидетелями, когда он в возрасте 62 лет с помощью непрерывной, длившейся сутки молитвы остановил приступ энцефалита, начавшийся после укуса клеща, когда столбик ртути на градуснике приближался к отметке 41 градус.

 И полностью, без последствий излечился от этой смертельной болезни.

Он долго искал свой духовный путь: вначале погружался в идеи Живой Этики, потом открыл для себя мир православия и старцев, но в итоге удивительным образом соединил в своём сердце и Восток, и православие, нашёл свой творческий путь в беззаветном служении русской культуре. И это не эклектика, а органический синтез, воплощенный в его строки и поступки.

Юрий Ключников уже сорок лет, по его собственному признанию, пребывает в состоянии счастья, которое не способны омрачить испытания и трудности, встретившиеся в его жизни.

 Оно проявляется как искренность, открытость, простодушие (не зря главный герой моего отца – это сказочный Иван-дурак), особое излучение души, которое до сих пор привлекает к нему самых разных людей – от стариков до маленьких детей.

Последние сами подходят  на улице к высокому, сохранившему стройность седовласому  старцу и охотно вступают в разговоры с ним.

Когда отцу исполнилось 70 лет, на юбилей к нему, обычному  пенсионеру, которого тогда еще толком и не печатали, хотели приехать более 300 (!) человек из разных регионов России.

Это  были люди, побывавшие с ним Алтае и в Индии, а также на многочисленных встречах с ним и поэтических вечерах во время его поездках по стране.

Не могу не сказать о крупногабаритной личности Юрия Ключникова, которому никогда не удавалось беспроблемно  вписаться ни в одну структуру, движение или объединение людей.

В советское время он не смог вписаться в систему преподавания общественных дисциплин, когда учился в Высшей партийной школе (ВПШ) в Москве, где его из-за высказываний в защиту православной религии не оставили в Москве, как хотели, а отправили обратно в Новосибирск.

Потом  были конфликты во время работы главным редактором на новосибирском радио, а затем на  западно-сибирской студии кинохроники, порожденные его абсолютным неумением играть по правилам, ловчить и приспосабливаться к начальству.

Про партийное дело, растянувшееся на три года и кончившееся изгнанием  из приличных людей в грузчики и говорить не стоит, человек не мог молчать, раньше других почувствовал, что страна катится в пропасть.

Но ведь еще были годы непечатания: он не вписывался в официальную журнальную  литературу ни  в советское время, ни в перестроечное, ни в период нулевые годы, когда его стихи, высоко оценённые московскими мэтрами принципиально не публиковали в тех же «Сибирских огнях», потому что не соответствовали вкусам тогдашнего  главреда.

Юрий Ключников долго не вписывался и в структуру Союза писателей, став членом этой организации только в 73 (!)  года.

В период своего активного увлечения Востоком он не вписывался в рериховское движение и был подвержен остракизму как в его новосибирском ареале (Сибирское рериховское общество), так и в московском центре Рериха (МЦР).

А в самый последний период жизни, когда он пришел к идее служения русской культуре и принятия православной традиции, но при этом не порвал с рериховскими идеями, он все равно да конца не вписался в патриотическое движение.

(Хотя в этом полку, как мне кажется, он хотел бы сражаться больше всего).

Его сложная фигура до сих пор вызывает у  немалой, фундаменталистски настроенной части  патриотов множество вопросов: зачем Восток, зачем переводы поэтов Запада, зачем попытки идти в сфере духа нехожеными тропами?

И все это  при отсутствии личных конфликтов  моего отца и самостных черт характера, как- то объясняющих  в других случаях, почему человек никуда и никогда до конца не вписывается.

Его принципиальность проявилась и в самой структуре этих воспоминаний, которые легко можно было выстроить в некоем благостном виде: мол, много блуждал в атеистической советской тьме, искал истину на Востоке.

 Но я - поэт, и нам, поэтам,  заблуждаться простительно,  а теперь покаялся и припал к спасительному лону традиции.

Можно было бы даже слегка  поругать своих прежних кумиров.

 При таком раскладе и официальное признание можно было бы получить, куда больше, чем сейчас, если он будет упорствовать в своих сложных взглядах.

Однако такой путь был бы для него банальным, легким и слишком эгоистическим по мотивации: стало бы ясно, что человек думает прежде всего о себе, а не о стране и об Истине.

Многие годы упорной внутренней работы помогли ему обрести ясное понимание, что одним лишь возвратом к чистой традиции прошлого не спасешься.

Новое вино требует, чтобы были новые мехи. Перед Россией и миром встают сложнейшие вызовы и нужны новые пути духа, основанные на синтезе всей мировой духовной культуре, хотя и с русским основанием.

Для него этот синтез невозможен без  идей Живой Этики, о чем он подробно и очень доказательно рассказал в этих воспоминаниях. 

Он продвигает эти идеи, не потому что фанатически настроен исключительно на эту духовную традицию и хочет понравиться рериховскому движению в его сегодняшнем виде, которое он во многом  и давно перерос.

 Все проще, он, искренне считая себя православным человеком, убежден – без этих идей синтез будущего окажется неполным и страна, которая отказывается от обновления своих традиций, может не справиться с вызовами мира.

 Он пытался предупредить власти страны  тогда, 35 лет назад  и его не услышали, а страна была разрушена.

Это же самое он пытается сделать сейчас,  ставя на кон свою репутацию и поэтическое имя. Истина для него  превыше всех репутаций и сиюминутных выгод.

Верность Истине с большой буквы гораздо сегодня гораздо нужнее, чем следование форме, даже если эта форма помогала раньше.

А Истина в том, чтобы уметь быть благодарным.  Юрий Ключников вообще никогда  никого не ругал, даже своих гонителей, видя в них своих учителей.

И ничего не делал ради себя, рулил значительно выше, чем окружающее его большинство. 

Конечно, при такой позиции ему было очень сложно куда-то вписаться. Независимый подход к жизни раздражает, потому у Юрия Ключникова до сих пор немало недоброжелателей и в местной литературной среде, и среди чиновников, и даже среди родственников.

 Да и доброжелатели не очень-то активны.

К его негромкому, но весомо звучащему голосу не прислушались тогда, не очень прислушиваются и сейчас.

Но может все-таки стоит прислушаться?

Ю. Ключников напоминает, что о серьезности рериховских идей говорит серьезность людей, которые высоко оценивали это наследие. В СССР и в  России – А. Косыгин, А. Громыко,  Е. Примаков, посол РФ в Индии А. Кадакин, весь отряд космонавтов СССР и России, сенатор М.Николаев, академики М.А. и М.М. Лаврентьевы, Д.Лихачёв, А. Трофимук, Е.Челышев, А.Яншин, Вл. Казначеев.

 За границей: Р.Тагор, Д. Неру, И. Ганди, Т.Рузвельт, Г.Уоллес, А.Эйнштейн, Д.Голсуорси, Т.Манн, Г.Уэллс...

Список симпатизирующих Рериху российских и зарубежных крупных людей огромен, он может составить несколько страниц.

Этих людей привлекали не просто красивые горные пейзажи художника, но масштабное мировоззрение, которое несли миру супруги Н.К.и Е.И. Рерихи.

А это – новая концепция культуры, которая рассматривалась как «почитание света», новый синтез науки и религии, новые пути развития цивилизации, предполагающее использование альтернативных источников энергии и формирование в людях космического мировоззрения, новая антропология, обращающая внимание на огромные ресурсы  человеческой психики, новое понимание этики как единства мысли и поступка.

Это  и новый синтез Востока и Запада, предполагающий глубокое взаимообогащение культур и показывающий наилучшие пути для межцивилизационных союзов,  и новые пути обуздания скрытой и явной агрессии отдельных людей, религиозных групп и государств, выливающихся в террористические акты.

Причем все эти грани нового мировоззрении не есть абстрактная авангардная новизна, но то самое  хорошо забытое старое,  которое опирается на древнейшие сакральные знания и предлагается всему миру, но более всего России.

 Мудро ли игнорировать этот щедрый дар Рерихов и стоявших за ними Великих Учителей Востока, когда в двери стучится глубочайший мировой кризис, когда на карту поставлено само будущее России, а все старые рецепты не работают?

 

Я много лет размышляю о полной загадок и парадоксах судьбе поэта, который успешно делал журналистскую карьеру, потом, выступив против системы, оказался на самом дне социальной лестницы, но в итоге, добившись высоких творческих результатов, снова получил признание.

 Всё-таки звание лауреата Союза писателей России в номинации «художественный перевод» за книгу «Караван вечности: вольные переводы суфийской поэзии VIII-XX вв.»» и представление книги на международной книжной ярмарке в Иране – это очень хороший, хотя и внешний результат.

 Внутренний результат – создание высоких образцов поэзии, бесспорных для всех.

Полагаю, что судьба не есть комбинация случайных факторов.

Само силовое поле судьбы создают самые разные силы, главной из которых является сознательная  и устремлённая воля человека. Всю свою жизнь Юрий Ключников искал истину, причём особенность собственных поисков выразил в очень точной формуле:

«Я  всегда старался искать то, что намного выше меня».

Огромное количество ищущих людей, как они говорят, ищут себя и запутываются в трёх соснах своего эгоистического, субъективного мира, не находя выхода. Юрий Михайлович тоже искал себя разными способами и понял, что он не чиновник, не политик, не журналист, обслуживающий власть, а поэт.

Он пришёл к творчеству с чётким пониманием, чему и Кому должна служить его Муза, причём у него был яркий пример того, каким должно быть подобное служение – «наше всё», Александр Сергеевич.

Как он сам определяет себя в духовном и мировоззренческом смысле? Как русского поэта,  целиком принадлежащего  русской культуре, православной в своей основе, но  широкого по взглядам, с симпатией относящегося к Востоку.

Юрий Ключников отражает это свое мироощущение в поэзии: «стихи Ю. Ключникова – это молитва о России» (В.Бондаренко).

 Что касается его мировоззрения, то оно является мировоззрением  человека, любящего Россию так страстно, как верующий любит Бога, привязанного к ее историческим корням, но просвещенного (поэт достаточно глубоко знает восточную традицию) и  внутренне свободного (дух святой, как известно дышит , где хочет). ).

И эта свобода позволяет ему почитать наряду с христианскими святыми великих восточных пророков  ( при этом он много лет  молится Христу).

А что в этом крамольного?

Почему же мы призываем любить своих ближних, но при этом холодны или негативно настроены к «дальним» ( в конфессионально-идеологическим смысле)?

Разве это пример христианской любви?

 

Юрий Ключников считает, что божественное православное зерно жило в душах и  у наших славянских пращуров, и у советских героев ( а этот героизм был массовым, всенародным).

Иначе первые  не приняли бы  христианство, а вторые не победили самую мощную силу зла в виде фашистской антицивилизации.

Такой взгляд  в чем-то близок идее «потенциального» православия, которое исповедовали многие русские философы, те же евразийцы.

В свое время поэт защитил имя Христа и пострадал сам,  и этот поступок,  на мой взгляд, гораздо важнее и ценнее, чем формальное следование церковным канонам при абсолютно конформистском поведении, характерном для многих его критиков.

При этом он не навязывает свой взгляд никому и практически не касается этой темы в стихах.

Потому требовать от поэта, самого вольного, стихийного существа на свете и всегда немного язычника некоего правильного мировоззрения довольно странно.

Единственное, что можно от него требовать – это хороших стихов. Но с этим у Юрия Ключникова все в порядке.

Но помимо всех идеологических  и духовных поисков нужно помнить, что изложенная здесь биография –  это не биография какого-то идеолога общественного движения.

Хотя эту роль Юрию Ключникову  навязывала  сама ситуация , предлагая ему попробовать  насколько пригодна к принятию его высокодуховных идей тогдашняя марксистско-ленинская среда, а сегодня тот странный симбиоз и традиционных религиозных ценностей и либеральной практики, который сложился у нас за последние годы .

 Это прежде всего биография поэта

. А поэты – люди лирические, хаотичные, увлекающиеся, готовые воспеть все, что попадется им на глаза.

Юрий Ключников именно такой поэт, который любит вглядываться в хаос мира, а затем по многу часов погружаться в таинство строки и превращать этот хаос в поэтический космос.

 Он всматривается в невидимое бытие и потому часто смотрит поверх быта, не замечая мелких подробностей нашего суетливого времени. Для него это гораздо важнее всех идеологий.

Юрию Ключникову непросто дались эти мемуары: его все время сносил в привычное русло поток поэтического вдохновения, о чем он сам в 2008 году уже в возрасте 78 лет написал следующие строки:

 

Никак не соберусь на новоселье

под крышу прозы,

хоть пора давно.

Поэзии пленительное зелье

рассудок мой туманит, как вино.

Едва на мемуарную отвагу

настроишься – мелькают пустяки:

Обрывок мысли, рифма...На бумагу

Глядишь не проза выльется  -

стихи.

 

Говорят, что поэтами не становятся, а рождаются.

На самом деле это так и не так.

Да, если ты не рождён Свыше, ты не сможешь стать настоящим поэтом, хоть ты образован, как Брюсов.

 Но многих, рождённых для выполнения высокой поэтической миссии творцов слова, век все-таки сломал.

Человек, рождённый Поэтом становился таковым, если мог преодолевать тяготы эпохи, подняться над суетой и переплавлять выпавшие на его долю испытания в красоту своих стихов.

 Книга «Предчувствие весны» рассказывает нам о  творческом пути человека, рождённого быть поэтом и сумевшего им стать.

 Поэтом не идеологическим, выражающим идеи какой-то группы людей,  а глубоко национальным, русским.

Рассказывает о том, как он шёл вместе со своей страной и народом в самом трудном и грозном веке может быть за всю историю России. И в этом большая ценность этой книги.

 

Нужно сказать, что воля Ю. М. не ограничивалась поисками Бога для себя.

Он всё время стремился что-то сделать для мира, для людей, для России.

В связи с этим вспоминаю высказывание итальянского поэта Габриэля д’Аннунцио: «Я есть то, что я отдал»

. Чем больше творческий человек отдаёт себя в своём творчестве более высокой воле, чем сильнее он сжигает в себе самость и несовершенство, тем более высокой становится его поэзия.

 «Он ждёт, чтоб высшее начало его всё чаще побеждало, чтобы расти ему в ответ» – писал о таком воине духа Рильке.

В своём романтизме отец нередко выглядит мечтателем, оторванным от суровых прагматических реалий нашего времени.

 Но всё равно он для меня – в каком-то смысле человек будущего, пример для подражания, «весёлый странник золотого века», как он, сам того не желая, сказал о  людях, похожих на самого себя.

Можно подумать, что я как сын субъективен, увлечён и рисую портрет некоего идеального человека.

 Конечно же, это не так, и недостатки есть у любого человека, в том числе и у моего отца, но не мне о них судить.

Могу сказать, что одним из высочайших наслаждений, которые мне пришлось испытать в жизни, – это работать вместе с отцом, быть в ауре его творчества, помогая ему в завершении каждой из его книг, а потом издавая их.

Прежние книги Ю. М. – о творчестве, но та, которую вы держите в руках, – о творчестве жизни, о том, как нужно созидать себя, чтобы в конце концов стать кем-то достойным, мастером жизни.

Очень надеюсь, что судьба отпустит ему ещё какой-то срок для завершения своего проекта по переводу китайской, индийской и лучшей англо-американской поэзии.

Но и того, что он сделал, вполне достаточно, чтобы занять своё место в русской литературе XX и XXI столетий.

 

 

Книга Эдварда Конзе «Буддийская медитация»  – одна из лучших западных работ, посвященная философии, психологии и духовной практике буддизма.

Серьезность этой работы заключается в ее очень большой основательности и глубине, продемонстрированной автором, сумевшим вместить множество важной информации в сравнительно небольшой объем текста.

 Книга рассказывает об основах буддийской традиции, ее представлениях об устройстве вселенной и человека, дает описание человеческого сознания и наконец, рассказывает о главных практических методах обретения свободы и просветления.

Она выдержана в духе классических европейских исследований буддизма, однако по своей  направленности во многом является неким практикумом в сфере медитативных упражнений и психотехник.

Спокойная  авторская интонация  и почти академическое повествование не позволяет предположить, что биография  ее автора его общественный темперамент и  далеки от буддийских канонов  и привычных восточных жизнеописаний.

Между тем, Эдвард Конзе – один из самых ярких англо-немецких востоковедов  двадцатого столетия.

 Родившийся в 1904 году в Лондоне (его отец был вице-консулом в немецком посольстве и принадлежал к среде германской  аристократии), молодой человек  рано проявил свои блестящие способности.

 Уже к 24 годам он владел 14 языками, в число которых входил санскрит. В  отроческом возрасте он проявил интерес к буддизму, прочитав в 13 лет работу Лафкадио Хирна «Gleanings in Buddha Fields» («Колоски с буддийских полей»), где обширно цитировалась знаменитая Алмазная Сутра.

Он закончил Кёльнский университет.

 Семья Конзе имела протестантские корни, хотя позднее мать перешла в католичество.

Это наложило определенный отпечаток на мировоззрение молодого  Конзе, который признавался позднее, что увлекался философией иезуитов, которые «убили во мне последние остатки протестантизма».

.           Благодаря им, я соприкоснулся с «Вечной философией» , которая, вероятно, привлекла меня из-за глубокой неоригинальности моего собственного ума, вследствие чего я соглашался с Гёте, сказавшим: «Истину нашли давным-давно, и именно этой древней истины нужно придерживаться».

Он даже одно время жил в иезуитском монастыре в Валькенбурге, в Голландии, где изучал схоластическую латынь.

После  он получил блестящее образование ( Кельнский университет, степень доктора философии по теме  «Понятие метафизики у Франсиско Суареса»).

Конзе посчастливилось слушать лекции и лично общаться с такими светочами немецкой философии как Макс Шелер и Эрнст  Кассирер.  Он  погружается в   исследовательскую работу в Боннском и Гамбургском университете, занимаясь там сравнительным религиоведением, сопоставляя буддизм и европейскую традицию.

 Но периодически он отходил от классического востоковедения и осваивал различные эзотерические источники, в частности теософию и астрологию.

Помимо востоковедения и высокой философии, Конзе тяготел к общественной деятельности и политики, что в общем-то легко объяснить – его молодость совпала с приходом в Германию фашизма.

Молодой Эдвард  по его собственному признанию всегда чувствовал отвращение к духу «шумного, ультрапатриотического, пангерманского милитаризма», которым его пытались накачивать в школе и вузе.

 Ему гораздо ближе была социалистическое мировоззрение с его заботой о социальной справедливости.

 Он  делается ярым противником нацистского режима и для укрепления антифашистского фронта вступает в немецкую компартию, изучает труды Маркса и Энгельса, становится лидером антифашистской  организации в Бонне и организует антифашистские  стачки в городе.

Какое-то время Конзе провел в Гамбурге, который контролировался противниками Гитлера и откуда  молодому ученому удалось вывезти  из Германии в СССР  какое-то количество антифашистов.

Он вступает в компартию, участвует в издании коммунистической антифашисткой газеты и даже наводит контакты с Советским Союзом:

«Я вспоминаю, как в 1929 году арендовал самую большую аудиторию Боннского университета, чтобы один советский экономист прочел лекцию о первом пятилетнем плане. Русский был весьма скучен и безобиден. В результате я произнес речь, настолько провокационную, что встреча переросла в потасовку, и пришлось вмешаться полиции.

Также я периодически организовывал на различных семинарах филологического факультета лекции любимого Сталиным языковеда Николая Яковлевича Марра.

 Он удивлял всех, особенно своей способностью читать на этрусском языке. Когда его спрашивали, как он это делает, он просто указывал на что-то, написанное им же самим на доске, и провозглашал: «Es ist klar-r». В целом он мало сделал для поднятия престижа Советского Союза. Марр предоставил мне дополнительную возможность прямой связи с Кремлем в обход дураков и партийных каналов».

Однако контакты с  марксизмом и компартией (а он платил партвзносы до 1933 года) не стали его главным жизненным занятием.

Атмосфера в Германии становилась все более напряженной и в какой-то момент стала для него по его собственному признанию смертельно опасной.

 Возможно он в итоге попал бы в фашистскую тюрьму, но  после того, как молодой ученый  отказался повесить на с воем балконе флаг со свастикой нацистские власти решили выслать его из страны на родину в Англию.

Поскольку Конзе  в детстве получил «англофильское воспитание» и всегда тяготел к английской культуре, то этот поворот судьбы стал для него выходом. В этом же году он переезжает в Лондон.

Здесь он какое-то время перебивался уроками немецкого языка, но затем занялся политикой, став членом Лейбористской партии.

При этом в течении длительного времени он симпатизировал марксизму, но постепенно разочаровался в нем.

 Конзе довольно быстро сделал политическую карьеру, встречался с лидерами партии социалистов, сотрудничал с Эллен Вилкинсон, которая в то время была министром образования Великобритании и лидером Лейбористской партии.

В соавторстве Конзе и Вилкинсон  написали и опубликовали две книги под названием «Why War?» («Почему война»?  и «Why Fascism?» («Почему фашизм?»).

Молодой человек вел активную пропагандистскую работу, выступал с лекциями, писал политические книги, статьи, памфлеты и его политическую карьера шла в гору.

Однако в какой-то момент внешняя активная жизнь наскучила философу и общественному деятелю, который разочаровался в политике и демократии.

Его политические взгляды вообще были сложными и неординарными – он придерживался так называемой «элитисткой» идеологии, которая исходила из того, что элиты обязательно должны  участвовать в управлении государством.

Позднее он уходит в образовательную деятельность, читая курсы лекций по психологии, философии и сравнительному религиоведению в Лондонском и Оксфордском  и Ланкастерском университетах.

После Второй мировой войны Конзе вел научно- административную работу  в академических кругах Германии и США.

 В 60-е годы Конзе большей частью жил в США, где преподавал философию и сравнительное религиоведение в самых разных американских университетах.

Его яркие, блестящие лекции пользовались огромной популярностью у студентов.

 Однако его далеко неакадемический темперамент и левые политические взгляды создавали ему проблемы в университетской среде.

 Он резко выступил против войны США во Вьетнаме и в результате был вынужден покинуть страну.

Вернувшись в Англию он прожил еще несколько лет и покинул мир 24 сентября 1979 года в Шерборне, Дорсет.

Еще во время Второй мировой войны Конзе начал  активно изучать буддизм  и это стало главным занятием его жизни.

 Интерес был далеко не теоретическим и проявлялся в эксцентричных формах.

Конзе  нарушает принятый в академической науке принцип личного отстранения от изучаемой и преподаваемой дисциплины  и становится открытым  пропагандистом практики медитации.

( В том, что этот принцип укрепился в академической науке США автор этих строк убедился во время своего путешествия по Америке, где я побывал в Колумбийском университете Нью- Йорка на факультете Азии: преподаватель не должен иметь ни малейшего личного пристрастия к излагаемому предмету – демонстрация  со стороны преподавателя своей любви к тому же буддизму среди студентов чревата прекращением научной карьеры).  

Конзе во время  войны  длительное время жил в своем трейлере в лесу, где медитировал, пытаясь строго соблюдать рекомендации буддийских мастеров.

Он изучает труды японского дзен- буддиста Дайсэцу Т. Судзуки и начинает заниматься переводами различных буддийских школ и традиций, в частности, сутры «Праджняпарамита» («Совершенство мудрости»), включающее в себя такие знаменитые тексты как «Алмазная сутра» и «Сутра сердце».

Он публикует несколько текстов в собственных переводах.

В 1951 году Конзе  закончил и издал  книгу «Buddhism: Its Essence and Development», которая   получила огромную популярность в среде интересующихся Востоком людей и до сих пор остается культовой книгой по буддийским практикам.

При этом Конзе, несмотря на свою любовь к внутренней работе в своей обыденной жизни вел себя не как монах в миру, а как достаточно эксцентричный жизнелюбивый человек: был дважды женат, много путешествовал, общался с людьми самых разных интересов, иногда далеких от буддизма, занимался общественной деятельностью и политикой.

Он сам не один раз публично говорил, что был лишь буддийским ученым, но никак не монахом-отшельником и просил его слушателей не разочаровываться в нем и в буддизме, если его поведение может показаться кому-то не соответствующим традиционным буддийским представлениям.

Буддийская общественность, видимо, с пониманием отнеслась к словам Эдварда Конзе, поскольку позволила ему в течении многих лет сохранять пост вице-президента буддийского общества США.

Интеллектуал, критически относившийся к современности и ее многим идеологическим направлениям ( фашизм, либерализм, феминизм, и в какой-то степени марксизм и  до конца дней пытавшийся осмыслить тысячелетний духовный диалог Востока и Запада, Конзе оставил после себя воспоминания «Memoirs of a Modern Gnostic» («Мемуары современного гностика»).

Книга Конзе «Буддийская медитация» состоит из развернутого введения, объясняющего смысл и цель буддийской философии и  четырех больших глав «Благочестивые упражнения», «Внимательность»,  «Транс» и «мудрость».

Хотя на небольшом объеме автор сумел изложить основные положения буддизма («Четыре благородные истины»¸»Три драгоценности» , философию обусловленности, понятие Шуньяты), главное, чему посвящена книга – практические методы «философии освобождения», освещенные с позиции ученого, серьезно занимающегося самоисследованием и медитацией.

Практика медитации  по Конзе, опирающегося на тысячелетнюю традицию Махаяны начинается с «благочестивых упражнений» - размышлений и «воспоминаний» о Будде, Дхарме Сангхе (учителе, учении и буддийской общине), призванных настроить мышление на благородный  высокий лад.

Без этой стадии, очищающей мышление искателя и в чем-то пересекающейся с практикой Ямы и Ниямы (физического и морального очищения)  невозможно восходить к вершинам просветления и мудрости.

Ученик должен научиться практике поклонения и преданности Будде и буддизму.

Следующая стадия – практика внимательности.

Она предполагает развитие умения наблюдать за мельчайшими оттенками своего психического состояния и распознавать, что в этом состоянии является истинным и ведущим к просветлению, а что ложным и уводящим от свободы духа.

 Наблюдение за телесными ощущениями, дыханием,  чувствами и желаниями, умом и ментальным процессами с одной стороны повышает осознанность каждого действия человека и развивает способность к тонкому самоконтролю, а с другой стороны  упорядочивает и высветляет психику.

Практика внимательности призвана научить человека правильному отношению к жизни и постепенно ослабить привязанность к земным телесным удовольствиям и научить его  лучше понимать бренную природу всего земного.

 В этой главе есть ряд упражнений, направленных на то, чтобы воспитать в  человеке более зрелое , ответственное  отношение к  смерти.

Динамическая медитация с открытыми глазами вообще играет огромную роль  в буддизме Махаяны и является подготовительной ступенью к концентрации, вершиной которой являются трансовые практики.

Этой теме посвящена третья глава книги «Транс».

 Здесь  речь идет о науке интроверсии, позволяющей ученику углубиться в свой внутренний мир и постепенно познать его изменчивую природу.

Конзе описывает  восемь ступеней транса, даются методы обуздания чувства ненависти, содержится описание упражнений и психотехник, развивающих такие качества человека как радость, дружелюбие, сострадание, уравновешенность.

Трансовые практики помогают человеку приблизиться к высшим областям сознания, где согласно буддийской традиции пребывают  многочисленные божества , помогающие человеку двигаться по пути совершенства. Кинга описывает упражнения по установлению контакта человеческого сознания с сознанием  этих божеств.

Четвертая глава книги «Мудрость» говорит о преодолении обусловленности или закона о зависимом происхождении всех вещей мира, включая человека с его несовершенствами, рассказывает о методах воспитания в человеке восьми познавательных способностей, которые постепенно освобождают человека от зависимостей  и приводят к слиянию с Великой Пустотой, составляющем сущность Нирваны.

 Состояние Нирваны или высочайшего Бытия, свободного от всех форм обусловленности есть главная цель земного странствования буддиста. Книга дает понимание пути, приводящего любого истинного искателя на путь Освобождения.

Книга Эдварда Конзе – это западный  взгляд на буддизм, написанная пером человека, хорошо знающего европейскую мудрость  и подтягивающего все лучшие достижения  и мысли европейских философов к  пониманию сути освобождения.

 Удивительно, что рассказ о древнем учении и о вечной философии в буддийском понимании выглядит очень современным.

Рассматривая  восточную антропологию и психологию, он сопоставляет буддийскую медитацию с  психотерапевтическими  подходами Запада.

 Добросовестность изложения, широчайшая философская и культурологическая образованность автора, его несомненные литературные дарования, глубина понимания когнитивных процессов, происходящих в сознании человека, пропущенная через личный опыт автора, хорошо осознающего все, о чем он пишет, делают книгу великолепным учебником по внутренней работе в буддийской традиции.

Книгу можно смело поставить в ряд с другими выдающимися работами по духовной практике буддизма – книгами Анагарики Говинды,  Рамачандра Рао, Гленна Мулина, Джека Конфилда, Бхикку Кхантипало, Джузеппе Туччи. Это  своего рода нетленка, которая будет полезна для любого искателя истины, интересующегося медитацией.

 Предисловие С.Ю. Ключникова к книге Ю.М. Ключникова "Караван вечности:вольные переводы суфийской поэзии VIII-XX века.

 

1.     Почему русский поэт взялся за суфийские переводы?

.

Это двадцатая по счету книга Юрия Ключников, литературное наследие которого помимо эссеистики и прозы включает в себя прежде всего авторские русские стихи.

Она завершает собой  вышедшую в последние годы  его трилогию стихов и переводов, каждый том которой  имеет четкую тематическую направленность.

Первая книга трилогии «Душа моя, поднимем паруса!» -  итоговый сборник  поэзии, где корпус  лучших  стихов  автора окаймлен небольшим количеством французских переводов и персидских миниатюр.

Вторая книга трилогии  «Откуда ты приходишь, красота?» представляет собой вольные переводы французской поэзии XII-XX веков, включающий в себя более 250 поэтических шедевров, принадлежащих перу 57 поэтов.

Третья книга трилогии или данный  сборник «Караван вечности» составляют стихи - поэтов-суфиев Персии, Турции, Индии,  древних государств Средней Азии.

 Хронологически- это еще более объемный период- целых 13 веков – от миниатюр Рудаки до  ригористической лирики аятоллы Хомейни.

Автор сделал дерзновенную, может быть единственную в русской поэзии попытку с помощью своих стихов и переводов поэтически осмыслить культурно-духовные традиции России, Запада (его европейской части) и Востока.

В названии сборника «Караван вечности» соединились два образа - один, олицетворяет движение к счастью Божественному,  по- восточному неспешное.

 Другой символизирует покой, Как недостижимость счастья в привычном житейском понимании. Вспомним пушкинское:

 

На свете счастья не, но есть покой и воля.

 

Причин, побудивших Юрия Ключникова переводить суфиев было несколько.

Первая и главная из них -любовь к Востоку.  Темой Востока Юрий Ключников интересовался и занимался почти сорок лет настолько серьезно, что в советское время поплатился за это партийным делом длиной в три года и потерей работы.

 Правда, это был в большей степени индийский Восток, куда Юрий Ключников как духовный искатель ездил целых шесть раз и  о чем он написал книгу очерков «Я в Индии искал Россию: странствия по Ариаварте». 

Поэта интересовала философско-мистическая сторона индийского Востока, индийская сакральность и духовные практики.

Но он всегда оставался поэтом, знал, что есть другой Восток, связанный с исламом, который, имеет свои непревзойдённые поэтические достижения в лирике.

Создание  сборника  переводов автор их задумывал давно. Поэта вдохновляла масштабность задачи, связанная  с введением суфийской поэзии  в русскую стихотворную форму и  поэтическую традицию.

 Главная  же сложность состояла в том, что поэт, свободно владеющий французским языком не владел фарси  и ему пришлось  делать свои переводы с подстрочников.

Преодолеть это ограничение ему помогло огромное наследие, оставленное переводчиками.  Сегодня практически каждый известный суфийский поэт Персии, Турции, Средней Азии, Индии многократно  переведен в России.

 Потому у Юрия Ключникова была возможность сравнить подстрочник с этими многочисленными версиями переводов и  увидеть каждое  суфийское стихотворение  с разных сторон.

Изучив огромное количество восточных переводов, поэт сделал для себя такой вывод.

Одна  группа переводов, сделанных профессиональными переводчиками-востоковедами отличается стремлением к буквальной точности.

Если переводы подкреплялись строгими комментариями, примечаниями и объемными  словарями восточных понятий, то такие сборники были по существу научными изданиями, предназначенными не столько передавать красоту восточной поэзии, сколько проанализировать восточные тексты, как некие литературные памятники.

 С точки зрения литературных критериев такие переводы, ориентированные на словесную точность, были слишком академичными.

Другая группа переводов суфийской поэзии сделана профессиональными, а иногда и не очень профессиональными поэтами. 

Согласно критериям  литературного мастерства такие переводы, не претендующие на стопроцентную точность, наверное, выглядят лучше, нежели переводы ученых – востоковедов.

Но  современные  переводчики–литераторы  нередко теряли сакральную глубину и мудрость поэтов-суфиев (редкие исключение только подтверждали правило).

Поэт очень благодарен и востоковедам, и литераторам, переводившим  суфиев, но чем больше он входил в тему, тем яснее понимал, что хочет сделать свою версию переводов, которые он назвал вольными переводами.

Юрий Ключников попытался вникнуть в духовную основу суфизма и пройти мысленно и эмоционально теми путями, которыми шли восточные поэты.

В итоге он  сделал свою версию переводов, в которых преодолел, на мой взгляд те недостатки, которых говорилось выше.

 В процессе работы он сделал своего рода творческое открытие, которое его потрясло. Он увидел в  суфийской поэзии  с ее служением  идее высшей  любви и красоты   разновидность самостоятельного духовного пути к Богу.

И те, кто входили в тайные  ордена (таких было большинство),  и те, кто  никуда не входили состояли, по мнению поэта, в  неформальном  мистическом ордене или даже Братстве Высокой Поэзии.

Вторая  причина появления этого сборника укорена в самой русской поэтической традиции интереса к Персии и персидской мудрости.

Юрий Ключников подтверждает свою принадлежность к этой традиции и высоко чтит своих предшественников, писавших о Персии и переводивших суфийские стихи.

Это и Пушкин, и Вл.Соловьев, и Хлебников, и Брюсов, и Гумилев, и Есенин, и Клюев, и Михаил Кузьмин, и Городецкий,  и Юрий Терапиано, и Северянин и многие другие русские мастера слова. Мы еще вернемся к этой теме более подробно.

Третья  причина связана с возрастающей актуальностью ислама  и суфизма в наши дни.

 Ислам- наиболее бурно развивающаяся пассионарная религия современности, значение которой растет и будет расти еще сильнее. Внутри самого ислама есть разные движения, идеологические формы, ордена, системы.

Они отличаются друг от друга по своему вектору развития, также как и различны мнения  об исламе  самых разных людей  мира.

Кто-то боготворит ислам, кто-то его ненавидит, а кто-то его опасается и даже боится.

Как будет развиваться ислам зависит от многих факторов и  время покажет, какие из этих факторов возьмут верх.

 Опасения многих вызвано тем, что в этой величайшей  и гуманистической по духу религии есть весьма радикальные течения, которые прикрываясь благородными идеями ислама могут возобладать в каких-то регионах и странах и принести человечеству беду.

Юрий Ключников взялся за переводы еще и с той целью, чтобы напомнить  и людям,  и последователям ислама, что самые высочайшие и духовно продвинутые представители ислама –суфии были людьми исключительно мирными, призывающими к любви и творению добра, чьи помыслы никогда не расходились с делами.

Он хотел показать, что облик суфиев-поэтов, с легкой руки поверхностных европейских литераторов сделавшихся в глазах толпы примитивными эпикурейцами на самом деле -это облик высокой святости, чистоты и самоограничения, чего так не хватает современному миру.

 

2.     Происхождение суфизма

 

Суфийская поэзия –совершенно особое явление в мировой культуре, которое зародилось в рамка суфизма- философско-мистического учения, зародившегося по мнению ученых примерно в VII веке на Арабском полуострове и постепенно распространившегося по всему миру, но прежде всего в Центральной и Средней Азии, позднее охватил гигантское пространство от Гибралтара до Индии.

Помимо чисто пространственного распространения, суфизм впечатляет широтой охвата областей человеческой активности, своей универсальностью.

Элементы суфизма можно найти не только в сфере философского мистицизма, но и в литературе (прежде всего в поэзии), музыке, танцах,  народной культуре, истории, даже в медицине.

Впечатляет также число ярких личностей, гениев поэзии, искусства, философии, науки, присутствующих в суфизме!

Ни одна страна Запада не имеет такого количества поэтических  гениев, как, например, тот же средневековый Иран.

Это не оторванные от жизни и нередко безымянные йоги-анахореты, но  живые, активные, пассионарные мудрецы, которые не только медитируют и молятся, но и занимаются искусствами, ремеслами, музыкой и никогда не отказывают в общении простым людям, если те нуждаются в помощи.

 

Само происхождение суфизма  или тасаввуфа окутано тайной. Эта тайна касается и  самого слова «суфий», по поводу происхождения которого существует несколько мнений.

Одни исследователи утверждают, что этим словом называли последователей отшельника  жившего в VII веке в районе Басры Абу Хашим ас-Суфи (ум. в 150/767).  Келья  этого человека, считающегося первым суфием в сирийском городе Рамл, считается первой суфийской обителью.

Другая точка зрения состоит в том, что слово «суф» ( в  переводе с арабского «шерсть») появилось в связи с тем, что ранние последователи этого учения носили плащи из грубой шерсти, подчеркивая тем самым, что они  стремятся  не к комфорту, как любители одежды из тонкой шерсти, а к аскетизму.

(Кстати, подобные плащи носили древнегреческие и древнеримские философы, раннехристианские  подвижники,  тибетские монахи).

Иногда высказывается мнение, что слово «суф» восходит к понятию "чистый" (чистый от  низших нравственно-духовных качеств- эгоизма, невежества, лицемерия, фанатизма, кастовых и расовых различий) .

Еще одна точка зрения возводит происхождение слова «суфий» к  древнегреческой Cофии, означавшей «божественную  мудрость» и связанной с идеями неоплатонизма.

 Идея соблазнительная, тем более, что суфии-богословы, обладавшие огромной ученостью безусловно знали античную философскую традицию, цитировали Платона и Аристотеля и высказывали идеи, выдающие глубокое знание неоплатонизма.

Исследователи указывают, что в поэмах Руми присутствует целый ряд древних легенд шумерского происхождения.

Нет единства среди ученых и по поводу происхождения  самого суфизма.

Целый ряд исследователей выводят его из какой-либо религии, господствовавшей в том регионе в тот исторический период.

Есть авторы, которые возводят суфизм к зороастризму, весьма популярному тогда среди народов Азии. Другие исследователи говорят о том, что суфизм зародился среде христианских аскетов и связывают  ее происхождение с учением Христа, а иногда и с учением Моисея (правда последнее предположение выдвигается достаточно редко).

Кто-то проводит параллели суфизма с буддизмом и даже с ведической традицией или пытается найти  протоарийские  истоки суфийского учения.

Известно,  что крупные суфийские теоретики – Газали, Сухраварди, Араби, Руми блестяще знали философию античности.

Есть мнение, и его разделяют даже  некоторые представители суфийской философии,  в частности Сухраварди, утверждавшие, что  появление суфизма, зародившегося  в лоне ислама как форма мудрости было подготовлено  более ранними духовными традициями, в частности  учением  египетского Гермеса, от которого произошли две ветви- западная и восточная, давшая миру героев Авесты и  Зороастра.

Важно отметить, что многие творцы суфизма, особенно  имеющие отношение к поэзии были не только арабами, но и персами или потомками зороастрийских магов.

 Но сама по себе  идея подготовленности появления какой-либо традиции предшествующими религиями и учениями не является доказательством того, что  новая традиция  произошла от них.

Христианство не есть продукт иудаизма или египетской религии, хотя и  учение Моисея, и учение Гермеса создали духовный фон эпохи, подготовив приход Христа.

 Также весьма спорно утверждение, что суфизм произошел от других неисламских религий.

Сами приверженцы ислама говорят об исламских корнях суфизма, о том, что первыми суфиями были родственники и сподвижники  пророка Мухаммеда.

Исламская традиция – и у нас нет никаких оснований не доверять ей - утверждает, что аскетические настроения, во многом давшие толчок появлению суфизма возникли почти одновременно с ним и были присущи таким его сподвижникам как   Абу-д-Дарда,  Абу Зарр, Хузайфа, умершие умерли во второй половине VII века. 

Крупнейший отечественный исследователь суфизма Евгений Бертельс утверждает, что «предпосылки зарождения  суфизма  имеются уже в раннем исламе:  движение аскетов-захидов,  борьба с показным, внешним благочестием, стремление к искренности по отношению к Богу».

 

3.     Суфийская философия и суфийские «стоянки»

                            

Основные идеи суфизма связаны с  темой взаимоотношений человека и Бога. Идеальное состояние таких отношений - состояние любви.        Суфизм, создавший мощную онтологию, объединяющую в себе  такие понятия как свет (нур) сущность и атрибуты  (зат ва сифат); в центре внимания поставил духовный путь человека, который приводит его с помощью «божественной любви»( ишк) к слиянию в Богом (фана) и пребывания в Боге (бака).    Понятия духа (рух), близости (курб) призваны продемонстрировать связь божественного и человеческого начала.  Одной из главных задач суфизма заключалась в очищении души  с помощью практик покаяния, аскетизма и духовных практик.      Суфизм стремился создать с помощью интенсивной духовной работы совершенного человека, свободного от эгоизма и материальных привязанностей, нацеленного на бескорыстное служение Богу.

Суфизм- это не абстрактные идеи, а живые энергии любви,  света и благословения, передающиеся в процессе духовной практики  от сердца к сердцу. 

Эти энергии благословения или барака, которые  можно получить либо во время священных путешествий, либо от святых (авлия), получивших ее через пророков и  могущих при определенных обстоятельствах передавать ее обычным людям.

Суфизм утверждает, что мироздание  по своей сути многомерно и состоит, согласно представлениям Ибн-Араби  из  трех уровней бытия (уровень Абсолюта, уровень Имен или Архетипов и феноменальный или материальный уровень)  и семи "областей существования".

Три уровня бытия предполагают, что существует Творец мироздания и Обитель Творца (Зат),  соединенная  третьей силой – силой любви  и энергиями Творца.

Человек по своему строению также многомерен и подобен Творцу.  Чтобы познать это подобие и слиться с Творцом, что составляет смысл и назначение существования человек должен пройти духовный путь самопознания и совершенствования.

В основе суфийского пути лежит любовь (махабба, хубб), которую суфий пробуждает, взращивает и усиливает, что приводит человека к ощущению полного слияния с Богом и понимания, что нет ничего, кроме Божественной Любви. Бог одновременно является Любящим, Любимым и  Возлюбленным.

 Ощущение любви рождается из непосредственного опыта открывающегося сердца, из добрых дел, которые человек делает людям, из расширения объектов любви от своих ближних до всех существ мира.

Путь к Богу  был разделен в суфизме на несколько (чаще всего говорят о  семи) стадий или «стоянок»” (макамат), каждая из которых сопровождается различными мистическим состояниями (ахвал) и предполагает развитие тех или иных нравственно-психологических качеств.

На первом этапе мистического пути  (шариат) последователь  суфизма должен был  постигать религиозные и нравственные законы ислама.

Второй этап  или тарикат – это собственное прохождение  стоянок суфийскими послушником.

 На третьем этапе , называемом «хакикат» происходит постижение божественной истины.

Успешное прохождение через стоянки к совершенному человеку возможно благодаря   тщательному выполнению подробно разработанной духовной практики.

В нее входили молитвы, ритуалы, многократное произнесение священного имени («зикр»), самонаблюдение, целью которого было воспитание способности к различению истины от заблуждения и постижение как соотносятся  внешние поступки человека и его глубинные мотивы и намерения.

Создатель практики самонаблюдения -лидер  багдадской школы суфизма  Абу Абдаллах аль-Мухасиби (ум. 857).

 

Суфийские трактаты чаще всего говорят о семи стоянках, хотя существовали самые разные варианты. Вот значения этих стоянок, каждая из которых вытекает из предыдущей:

 

1) раскаяние (тауба), достижение которой создавало необратимость устремления человека к Истине и совершенству;

 

 2) богобоязненность или осмотрительность  (вара), предполагающая  достижение способности строго различать дозволенное от запретного;

3) воздержание (зухд), вытекает из осмотрительности; предлагая воздерживаться от всего  излишнего и запретного от вещей до желаний;

         4) бедность (факр)- от этого слова происходит  и слово «факир»), означает финальную стадию воздержания, которая имеет отношение не только к отказу от материальных благ, но и к   области сознания, очищенного от пороков и пустых мыслей.

5) терпение (сабр), качество, приобретаемое в результате практики бедности и означающее способность человека покорно переносить все испытания и трудности (как говорил суфий Джунайд: «терпение есть проглатывание горечи без выражения неудовольствия».

6) упование на Бога (таваккул), вытекает из терпения  и означает  радостную, даже исступленную  готовность в каждый момент времени следовать воле Всевышнего и преданно служить Ему в каждый момент настоящего времени несмотря на трудности, условности и непонимание других людей;

7) удовлетворенность  или абсолютная стойкость (рида),  вытекает из упования и означает, по словам самих суфиев «спокойствие сердца в отношении предопределения», готовность принять любой удар судьбы, удачу или  испытание совершенно спокойно и непоколебимо без личного отношения.

 

Что касается мистических состояний, охватывающих послушника суфизма на пути к Богу, то они  с одной стороны богаты и разнообразны, но с другой стороны  четко определены, что свидетельствует о том, что суфийская практика  отнюдь не хаотические восторги  религиозных неофитов, но строгая наука духа.

Живший в X веке суфий Ас-Саррадж в свое трактате  выделил десять "состояний":

1) самоконтроль (муракаба),

 2) близость (курб),

3) любовь (махабба),

 4) страх, как страх Божий (хауф),

5) надежда (раджа),

6) страсть к Возлюбленному (шаук),

 7) дружество (унс),

8) успокоение (итманина),

9) созерцание (мушахада),

10) уверенность (йакин).

Эти состояние представляют собой достаточно стройную систему переживаний, где противоположности переходят друг в друга и делают картину человеческого духа целостной.

 

4. Суфийская любовь и духовная практика

 

Суфизм огромное значение придает понятию Божественной Любви, соединяющей человека с Богом, которого они называли Возлюбленным или Другом.

Эта мистическая любовь лишена эгоизма, она предполагает возвышенные, доходящие до исступления чувства самоотдачи Истине.

 Суфии убеждены, что именно любовь является самым быстрым путем, который приведет духовного искателя к  Световому Человеку.

Для того, что бы полюбить Бога нужно оставить свое  маленькое «я» и перенести духовный образ Возлюбленного в  сердце.

Процесс пробуждения, развития  и совершенствования любви основан на полном отказе от эгоизма в отношениях с  Возлюбленным, которого мы вначале любим для себя, но лишь на более высоком уровне понимаем, что такое  истинная самоотдача.

 Сердце человека- это вместилище любви и одновременно зеркало, отражающее вселенную.

Раскрытие середечного центра пробуждает остальные  тонкие центры внутри человека.

Суфизм имеет свой взгляд и подход к  развитию скрытых сил человека и глубинной энергии, сокрытой внутри нас.

 Суфийская антропология и глубинная психология  отличается от йогических или даосских школ, хотя в чем-то аналогичны им.

Вот что пишет об этом Известный суфийский исследователь и духовный мастер Идрис Шах:

«Когда ученика принимали в орден для прохождения тариката под руководством мастера, его готовят к м, к восприятию переживаний, на которые  неразвитый ум пока еще не способен.

 Затем следует процесс уничтожения обусловленности или автоматического, ассоциативного мышления, получивший название "активизации тонкости восприятия".

 В теле существуют определенные места, предназначенные для активизации этого процесса.

Эти места, по-арабски "Латифа" (мн. Латаиф), назывались еще "Точками чистоты", "Местами озарения", "Центрами реальности".

 Они считаются центрами, где сила, или Барака, проявляются наиболее ярко. Теоретически Латифа рассматривается как "первичный орган" духовного воспрития.

Ученик должен пробудить пять Латаиф, т.е. получить озарение через пять из семи тонких центров общения. Это делается под контролем шейха».

Различные школы суфизма по-разному утверждали свое отношение к Богу и духовному пути.

Были те, кто нацеливал учеников на мистический экстаз, переживание восторгов, своего рода духовное  исступление и накал высоких эмоций.

Другие школы и мудрецы, наоборот, говорили о необходимости «спокойного» и «трезвого» постижения божественной Реальности.

Вспомним идею «трезвения» в православном исихазме.

Соответственно различалась и практика духовного пути- в одном случае в ней преобладали молитвы, песнопения, поклонения Богу  через ритуалы, в другом случае главными инструментами слияния с Единым было самонаблюдение, памятование себя и Бога, бодрствование и молчаливое повторение  Божественного имени.

 

5.Этапы развития суфизма и суфийские школы

 

Исторически развитие суфизма прошло через несколько этапов.

Наиболее простая схема говорит о том, что суфизм прошел через период аскетизма (XII-VIII век), период мистицизма (IX-XI век) и период образования дервишеских орденов (XII- XIII век).

Ранний период суфизма был связан с арабским миром и отмечен огнем страстных духовных исканий.

Считается, что родина суфизма –Ирак и что первые религиозные общины суфиев появились в  таких  иракских городах и местечках как  Куфа, Басра, Багдад.

 Поскольку суфизм сразу проявлял себя как учение аскетизма, выступающее против роскоши и богатства, он быстро нашел поддержку в народных массах.

Имела место и оппозиция суфиев властям, включая  религиозную верхушку.

Иногда протест  против показной набожности принимал  со стороны суфиев  некую странную форму демонстративного неблагочестия, сродни поведению юродивых на Руси..

 Мусульманское духовенство платило ранним  суфиям  тою  же монетой: насмешками, преследованиями, гонениями.

Прошло несколько веков, прежде чем суфизм был принят официальным исламом и властями.

Проповедуя идеалы  самоотречения и призывая адептов  уйти от мира, суфийские шейхи уделяли большое внимание созданию непротиворечивой религиозно-философской доктрины.

 Основу этой духовной системы заложили духовные подвижники и исламские философы –  Зу-н-Нун Мисри,  считавшийся алхимиком, чудотворцем , Абу Абдуллах ал-Мухасиби , создавший суфийскую психологию («наука о сердцах и помыслах») и Хасан ал-Басри, богослов и руководитель теологического кружка, который  был центром интеллектуальной жизни Басры и всего  Омейядского государства.

 В основе раннего суфизма лежал персональный духовно-мистический опыт отдельных святых  и аскетов, опирающихся на Коран  и сунну Пророка Мухаммеда.

 Представителя раннего суфизма ставили целью максимальное подражание  жизни основателя  ислама, строгое следование установленным им правилам и законам.

Ученые предполагают, что первыми мусульманскими аскетами были  чтецы Корана, собиратели хадисов, речений Пророка,  а также  воины, которым приходилось вести  приграничные войны с Византийской Империей.

Аскеты и святые объединялись в общины,  где их опыт подлежал обобщению и  постепенно становился составной частью суфийской традиции. 

Суфии того времени пытались ответить на вопрос, возможно ли постичь Истину здесь и сейчас  и пришли к выводу, что она постижима лишь при непосредственном и прямом общении с Богом, что доступно лишь тем, кто владеет сокровенным знанием.

Основные практики раннего суфизма включали в себя сосредоточенные размышления над айятами Корана, многократные молитвы, посты, аскетические бдения, отказ от земных удовольствий, упование на волю Творца, покаяние в грехах, благочестивое повседневное поведение, различение между дозволенным и запретным, истиной и заблуждением, отказ от общения со светской властью, культивирование терпения и смирения.

Второй период в развитии суфизма пришелся на X – XII века.

Именно в это время были сформулированы  целый ряд сакральных принципов суфизма-  упование на Аллаха (ат-таваккул), добровольная бедность (ал-факр), опьянение божественной любовью (ас-сукр), растворение в Боге (ал-фана).

Именно в это время было создано уже упоминаемое учение о стоянках (ал-макамат) и состояниях (ал-хал).

Данный период развития суфизма характеризуется бурным развитием различных школ, обобщивших эмпирический опыт своих предшественников.

Наиболее известными школами того периода были нишапурская, египетская, сирийская и багдадская школа.

Результатом работы этих школ стало появление  целого ряда энциклопедических трактатов и многих сект.

 В суфизме происходит синтез самых разных интеллектуально мистических систем.

Речь идет прежде всего о  деятельности  философа, мистика и систематизатора  многочисленных знаний Абу-Хамида аль-Газали, систематизировавшего самые разные суфийские школы  о теории единства существования  или вахдат ал-вуджуд, разработанной мощнейшим философом суфизма Ибн аль- Араби, высоко почитаемого в современном Казахстане.

 Суфизм окончательно признается официальным исламом и превращается в мощный духовный институт, влияющий на сознание людей.

 Наступает третий период в развитии суфизма, связанный с появлением орденов или тарикатов.

Каждый орден,  принимавший имя основателя данной традиции  представлял собой  действующую школу мистицизма  и имел определенную систему духовной практики, способ обучения и образ жизни, имел свои внешние отличительные признаки, свою одежду, устав, эмблему, свою  систему обучения и линию преемственности и  духовной передачи.

Считается, что к XIII столетию суфийские шейхи и руководители тарикатов  разработали понятийный ряд своей системы, основные термины, образы, символы, в глубинном смысле понятные только посвященным в традицию, что оказало мощное влияние на суфийскую поэзию.

Суфийских орденов было много, однако принято считать, что ведущими являются пять орденов.

6. Пять главных суфийских орденов

 

Вообще считается, что существует 12 основных материнских орденов суфизма. Но Идрис Шах утверждает, что  самые главных орденов- четыре  Чиштийя, Кариийя,  Сухравадия, Накшбандия.  Однако невозможно представить суфизм без ордена Мевляния или Мевлева, основанного Руми.

ОРДЕН ЧИШТИЙЯ

Орден Чишти был создан Ходжой (Мастером) Абу Исхаком в местечке Чишт в Хоросане и был связан с темой священной музыки, которая применялась в специальных упражнениях  для постижения приробы божественной любви через звук.

Бродячие дервиши ордена, называемые «чишт» ходили по городам и с помощью вдохновенных мелодий и ритмов, исполняемых на флейте и барабане привлекали к себе людей, которым рассказывали легенду посвятительного характера.

Орден прошел через столетия и сохранился до наших дней, причем по большей части в Индии. Среди его современных последователей необходимо назвать выдающего философа, мистика и музыканта Хазрат Инайят Хана (1882–1927).

ОРДЕН КАДИРИЙА

Основатель Ордена Хадрат ("Присутствие") Абдул Кадир, о жизни и чудесных деяниях которого было создано множество легенд создал мощную духовную практику, которая называлась в суфизме «наукой состояний».

Обычно последователи этого течения  говорят об ордене как об организации, основой которой является очищение и высокая мораль.

Главной духовной практикой ордена считают ритуал «громкого зикра», во время которого идет прославление пророка Мухаммеда,  повторение обязательных молитв и хорового прославления святого покровителя братства и наставления членам обители ордена дервишей. Орден Кадирия присутствует на российском Кавказе.

ОРДЕН СУХРАВАРДИЙА

 

 

Сухравардийа — суфийский орден (тарикат), основанный Шихабеддином Абухафсом Омаром Сухраварди, учеником Аль-Газали. Особое внимание участники тариката уделяли экстатическому постижению Бога.

С точки зрения Сухраварди бытие есть совокупности световых эманаций, отличающихся друг от друга различной степенью интенсивности

Практика последователей ордена включала в себя самые разные методы, включающими в себя и «трезвые» методы достижения просветления, включая размышления и научные знания, развитие прямой интуиции и экстатические состояния.

 

 

ОРДЕН НАКШБАНДИЙА

Считается, что путь (сулук)  последователей ордена Накшбандов (основатель    Баха́уддин Муха́ммад ибн Бурха́нуддин аль-Бухари́ (1318 – 1389)  предполагает прохождение  десяти стоянок (макам).

Обучение включает в себя множество духовных практик.

Среди них тихий зикр (хафи) – согласно преданию эта практика восходит еще к самому пророку Мухаммеду, который научил ей Абу-Бакра в пещере, почитание учителя и постоянное глубокое общение его с учеником, взаимная  мысленная концентрация на образах друг друга (таваджжух), очищение сердца от эгоизма.

Посвящение предполагает период испытаний, по завершению которого мюрид дает клятву верности своему шейху и получает формулу своего личного зикра, включающую дыхательные практики и перечень молитв, который он должен читать в определенном порядке.

Известно, что именно орден Накшбандов  проник на российский Кавказ, в  Дагестан и Чечню уже в XV веке ( хотя в дагестанском Дербенте первый суфийский трактат был издан   еще в XI веке). Распространение  ордена в этом регионе связано с именем Шамиля.

ОРДЕН МЕВЛАВИ

 

Суфийский ордена Мевлави был основан в XIII столетии Джеллаладином Руми в городе Конья.

Основной отличительной чертой этого Ордена была практика  ритуальных танцев, которую осуществляли «вращающиеся дервиши».

 Сложный ритуал танцев, называемых «сама» вводил человека, одетые в специальные одежды и  выполняющего движения в  измененное состояние сознания.

Руми  считал, что такие танцы помогают освободиться от давления тела на дух  и приближают состояние озарения и слияния с Творцом.

Существует ли какая-то суфийская иерархия и кому подчиняются лидеры суфийских орденов, относительно независимых друг от друга? Идрис Шах утверждает, что существует система «невидимого правления», позволяющая координировать работу многочисленных орденов и поддерживать мистический эгрегор суфизма:

 «Глава всей суфийской системы - Кутуб, он самый просвещенный из всех суфиев, достигший степени"Васл" (Союз с Бесконечным) и, согласно некоторым авторитетам, правит всем суфийским организмом. Другие говорят, что Кутуб также обладает значительной политической и светской властью.

Как правило, его подлинная личность известна немногим. Он поддерживает связь лишь с руководителями орденов. Встречи осуществляются телепатически или посредством "уничтожения пространства и времени".

Говорится, что последнее означает то, что суфии степени "Васл" способны мгновенно передвигаться в любое место на физическом плане посредством процесса дематериализации.

 Кутубу подчиняются четыре представителя - Автады или Столпы, функции которых - поддерживать знание и власть над четырьмя сторонами света и постоянно докладывать о состоянии дел в каждой стороне.

Столпам подчиняется сорок Абдалей (Духовно преображенных), в их власти, в свою очередь, находятся семьдесят Нобилей (Дворян), которые, опять же, командуют тремястами Властителями.

Суфийские святые, не занимающие иерархического положения, называются Вали».

 

.

6.  История и школы  суфийской поэзии

 

Если говорить о суфийской поэзии, то она развивалась в тесной связи с историей суфизма, хотя и носила некоторые оригинальные черты. В самом ее начальном периоде он достаточно тесно взаимодействовали с зороастрийской поэзией, которая присутствовала на Аравийском полуострове.

После разрушения библиотеки Персеполисе до наших дней дошло небольшое количество текстов зороастрийской литературы. Ее сохранили зороастрийцы, бежавшие в Индию и названные там парсами.

Это были   священные тексты,  книги «Авесты»,  древние комментарии «Зенд» написанные на древнебактрийском  языке, «Пехлевейские псалтири», относившиеся еще IV-V векам,  труды по ораторскому искусству, географии и путешествиям эпохи Сасанидов.

Поэзии в европейском смысле не существовало, но зороастрийская Персия, завоеванная арабами, находилась на очень высоком уровне культурного развития.

 Жрецы, маги и философы Персии писали, как на фарси, так и на арабском языке, свободно владея древнегреческим.

Это оказало влияние на арабскую литературу и на раннюю суфийскую поэзию. Историки подчеркивают, что в период начальной исламизации Ирана при Омейядах и ранних Аббасидах, персидский язык  довольно быстро превратился в литературный язык практически на  всей территории Центральной Азии.

Поэты-суфии писали вначале на арабском языке, потом на персидском, а позднее на тюркском,  на хинди и даже на африканских языках.

Суфийская персидская поэзия сформировалась не только под влиянием зороастризма, но и не без воздействия доисламской кочевой поэзии арабов.

Сам пророк Мухаммед проводил разницу между Кораном и творчеством бродячих певцов, утверждавших, что они  получали силу и вдохновение от  джинов.

 Племенные оды доисламских кочевников были типичной языческой поэзией, воспевавшей вражду, войну, любовные плотские наслаждения, пиры и хотя она несла в себе народные фольклорные мотивы с точки зрения нравственного,  возвышающего человеческую душу начала она находилась по сравнению с исламом  на детской ступени развития. 

Потому вино  и любовь в доисламской поэзии, и в суфийской поэзии – это две разных реальности: в одном случае речь идее о буквальном значении вина, во втором случае- о символическом, духовном.

Вообще, мышление тогдашней культурной элиты Персии было глубоко поэтичным. Граница  между поэзией и прозой  в древние эпохи вообще была весьма условной.

Вспомним  священные книги Ригведу, Махабхарату, Авесту, Библию,  Коран, которые состоят  из стихов.

Сам феномен рифмы,  консонанса, созвучия, распространенного в сакральных текстов   объясним тем, что сердца людей, живших в те эпохи искали созвучия с Богом, с  сердцами единомышленников и находили эти созвучия.

Если говорить о  древней Персии, то ее   многие философские  и научные тексты излагались поэтическим языком.

Умение рифмовать и излагать свою мысль стихами  считалась признаком образованности и  необходимого культурного уровня  для ученого, мудреца и просто грамотного человека.

Достаточно вспомнить, что почти половина медицинских трактатов Ибн Сины написаны  в стихотворной форме.

В ранний период персидской суфийской поэзии она нередко была придворной и потому в ней можно было встретить жанр панегирика и стихи возвышенного стиля, характерного для восхваления знатных персон.

Однако далеко не все поэты-суфии соглашались разговаривать с властями в режиме восхвалений, за что подвергались гонениям.

Исследователи персидской литературы историки  выделяют  хорасанскую, азербайджанскую, иракскую,  индийскую,  центрально-азиатскую, закавказскую школы персидской поэзии.

Каждая из них обладала своими местными чертами и национально-региональным культурным колоритом.

Но были и общие черты, которые объединяли все школы.

Основные  литературные  формы суфийских стихов- оды (касыды), лирические стихотворения (газели), четверостишия (рубайи), эпические поэмы (маснави, перс, месневи)  повторялись  у поэтов разных стран и веков.

Что касается содержания, то оно  было наполнено  глубоким символизмом, внешняя сторона которого была доступна всем, но внутреннее, глубинное основание понятно только тем, кто посвящен в тайны бытия.

Суфийская поэзия  стран Арабского полуострова Персии, Турции, Индии всегда была глубоко символичной, что позволяло играть смыслами и вводить многоплановые образы.

Так земная  возлюбленная  поэта оборачивается  высшей истиной, ее локоны оказываются страстями, либо иллюзорными эманациями, причем символичной оказывается и длина локона, означающая бесконечность проявлений абсолютного бытия, крутизна локона представала кольцом несовершенства, в которое пойман каждый человек, бурное море- человеческие желания.

Из всего огромного многообразия суфийских символов принято выделять три главных -  любовь, вино и красота. Стихи суфиев часто читались или исполнялись как песни в сопровождении различных музыкальных инструментов.

Исполнение дополнялось танцами, ритмическими движениями, ритуальными радениями, во время которых суфий должен был довести себя до состояния мистического экстаза и высшего любовного опьянения.

. Суфийская поэзия вообще относится не столько к письменной, сколько к  певческой культуре .

Самые литературоведы-иранисты отмечают, что достаточно современным литературным критикам Иран сказать о каких-нибудь современных стихах с суфийским влиянием, что их поют на  праздниках и успех обеспечен.

Но если критик как бы между прочим заметит, что данные стихи по каким-то причинам распеваются с трудом и можно быть уверенным, что эта поэзия не вызовет интереса.

На молитвенных собраниях суфиев совершался обряд (зикр), состоявший из бесконечных славословий Аллаху, сопровождаемых ритмическими движениями, танцами, исполнением суфийских песен.

 Таким образом, суфии стремились довести себя до экстатического состояния, которое, по их понятиям, могло привести к озарению, когда на смену рациональному и чувственному восприятию божества приходило сверхчувственное интуитивное ви́дение, открывающее путь к познанию божества.

  7. Влияние суфизма и суфийской поэзии на мировую культуру

 

Суфизм  и суфийская поэзия оказали очень большое влияние на мировую и русскую духовную и художественную культуру.

 Воздействие это происходило через арабо-исламскую и персидскую культуру.

Историки давно пришли к выводу, что практически все культурные ценности, в течении тысячелетий накопленные восточными цивилизациями, греками и Римом , были усвоены  персами и арабами , выражены на персидских и арабских языках и  транслированы в цивилизацию и культуру  Западной Европы.

 Это касалось и философии, где идеи Араби и  Аверроэса оплодотворилиевропейскую схоластику, и науки, в которой развитие алгебры, сферической тригонометрии, математической физики, оптики, астрономии, химии помогло западной науке подняться на новый уровень, и медицины, в которой трактаты Ибн Сины («Канон медицины»),  хируруга  аз-Захрави («Ташриф»),  Ибн-Зухра существенно обогатили теорию и практику лечения на Западе.

Европейский Ренессанс был подготовлен  влиянием высокой культуры персов и арабов, которые помогли Западу вспомнить свои античные корни и заново познакомить его с идеями Платона, Аристотеля, Плотина и Прокла.

         Неоценимо влияние суфизма и на сферу поэзии, под влиянием которого поэты Запада стали создавать  новые художественные шедевры. Известный суфийский исследователь и духовный мастер Идрис Шах писал:

«Данте и его современники в своих литературных произведениях использовали суфийские выражения и символику. Под влиянием суфизма находились такие великие умы того времени как Августин, Франциск Ассизский, члены ордена тамплиеров, Гете и английский поэт Чосер. Сервантес написал роман «Дон Кихот» под сильным влиянием суфизма и заложил в свое произведение глубокий тайный смысл... Сказки 1001 ночи и  приключения Ходжи Насреддина являются своего рода суфийскими притчами».

Проникновение арабов в Европу, завоевание Испании и последующее почти 800-летнее господство в Андулузии и Гранаде оказало очень большое воздействие на европейскую литературу, в создании которой участвовали не только арабы, но и принявшее ислам местное население.

Этот культурный обмен подробно исследован и на Западе, и у нас ( в частности в замечательных работах  И. Фильштинского «Арабская поэзия средних веков»и Л. Тираспольского «Суфизм и культура Запада»).

Основными регионами , где происходило наиболее интенсивное взаимодействие Запада и Востока помимо Испании, была еще и Италия, а также юг Франции (Прованс). Именно здесь в этом центре европейского гуманизма  в XII  веке зародилось движение трубадуров.

Согласно одной из историко-лингвистических версий происхождение  французского слова «трубадур»  имеет арабское происхождение в виде слова  «тарраба», означающего глагол"петь".

Трубадуры, стихи которых переводил Юрий Ключников воспевали  в своих канцонах о любви Прекрасную Даму:

 

«Чем больше гляжу на нее,

Пленительней сердце мое

Стучит, как у пойманной птицы,

Которая в небо стремится».

 

Возлюбленная  трубадура Арнаута Даниэля  выступает в стихах не просто земной женщиной, но воплощением Божественной Женщины.

Трубадуры и поэты Возрождения – Петрарка, слагавший гимны своей Лауре, Данте, воспевавший Беатриче были прямыми наследниками суфийских поэтов, в чьем творчестве земная и небесная любовь были неразделимы.

Пушкин, создавший замечательное  стихотворение «Подражание Корану» и переводивший Хафиза («Гафиза»)  писал:«"Поэзия проснулась под небом полуденной Франции... Трубадуры играли рифмою, изобретали для нее всевозможные изменения стихов, придумывали самые затруднительные формы..,

 

Юрий Ключников, переводивший ранних французских поэтов, убедился, что многие их стихотворные жанры   испытали влияние суфийской лирики.

Речь идет прежде всего о французском сонете, который по своим формальным признаком весьма схож с суфийской стихотворной метрикой.

 

8. Как суфийский караван вечности пришел в Россию?

 

Влияние «Каравана» раньше других ощутил «наше все», Пушкин, создавший целый ряд «восточных»  стихотворений («Талисман», «Стамбул гяуры нынче славят…» и , конечно,  поэтическую жемчужину «Рыцарь бедный», где главный герой устремлен к «непостижному виденью»  Прекрасной Дамы.  

 

Он имел одно виденье,

Непостижное уму,

 И глубоко впечатленье

 В сердце врезалось ему.

 Полон чистою любовью,

Верен сладостной мечте,

A.M.D. своею кровью

Начертал он на щите.   

 

Критик Л. Тираспольский пишет:

«A.M.D. - Ave Mater Dei - означает на латыни "Славься, Матерь Божья". Почитание Пресвятой Девы Марии становится особенно распространенным в рыцарскую эпоху.   Откуда же у бедного рыцаря такие странные идеи? Дело в том, что он подражает мусульманским воинам:

 

Мчались в битву паладины,

 Именуя громко дам...

 

Эту песню в "Сценах из рыцарских времен" поет миннезингер, то есть немецкий наследник традиции трубадуров. Его спасает от виселицы, конечно же, прекрасная дама, чью просьбу о помиловании певца беспрекословно исполняют рыцари.

Пушкинский бедный рыцарь умирает безумцем и напоминает нам о другом безумном рыцаре, обуреваемом любовью, - о Дон Кихоте. Дон Кихот, по собственному признанию, пришел, чтобы восстановить Золотой век.

Он живет в мире идеалов,  воплощая их вповседневность. Дон Кихоту безразлично, что его возлюбленная - простушка, а не знатная дама всё равно она Прекрасная Дама.".

Если вернуться к исламско-суфийским темам в творчестве Пушкина, то уместно привести здесь развернутую цитату из статьи известного российского поэта и переводчика Михаила Синельникова «Исламские  мотивы в русской поэзии»:

«В годы южной ссылки Пушкин соприкоснулся с жизнью черкесов, крымских татар, арнаутов, с бытом мусульман, населявших окраины, сравнительно недавно присоединенные к империи. В ранней поэме «Кавказский пленник» этот воинственный, экзотичный для европейцев быт предельно романтизирован. Пушкина волнует предание о любви крымского хана к польской пленнице. В михайловской ссылке автор «Бахчисарайского фонтана» еще раз вспомнит «немолчный говор» и «поэтические слезы» водомета, увенчанного соединением креста и магометанского полумесяца. В имении, окруженном сосновыми лесами, заметенном ноябрьскими снегами, поэт создал цикл стихотворений, ставший одним из самых удивительных и совершенных его творений: «Подражания Корану».

Это были именно подражания, вольные переложения, а не переводы. В стихах этих ощутимо присутствие образов Великой Книги Ислама, воздействие и духа, и буквы Корана, который Пушкин узнал в русском переводе Михаила Веревкина (издание 1795 года). Мощное воздействие откровений, рассыпанных по страницам Корана, воздействие и всей книги в целом, и отдельных сур. «Многие нравственные истины изложены в Коране сильным и поэтическим образом» — это замечание Пушкина. Девять стихотворений, составившие цикл, принадлежат к шедеврам его поэзии. Всякое слово значительно, как небесное откровение и пророческий глагол. К примеру, строки, навеянные сурой «Слепой»:

Но дважды ангел вострубит;

На землю гром небесный грянет:

И брат от брата побежит,

И сын от матери отпрянет.

И все пред Богом притекут,

Обезображенные страхом;

И нечестивые падут,

Покрыты пламенем и прахом.

«Разве тут не мусульманин, разве это не самый дух Корана и меч его, простодушная величавость веры и грозная кровавая сила ее?» — вопрошал своих слушателей на пушкинском торжестве Федор Достоевский».

 

Другие русские поэты  также стремились постичь тайну персидской суфийской поэзии и их было очень много. Михаил Синельников в своей антологии «Незримое благословение. Исламский Восток в русской поэзии» привел стихи 120 (!) русских поэтов, которые так или иначе отразили дух ислама и суфизма.

  Первым в русской литературе и науке, кто обратил внимание на суфизм и персидскую поэзию был отец русского поэта и просветителя Антиоха Кантемира, Дмитрий Кантемир, правитель Молдавии, написавший вначале на латыни, а потом и на русском языке книгу «Система магометанской религии», пронизанной позитивным отношением автора к суфизму.

 Это оказало влияние на сына, который вместе с отцом проехал по Персии, а потом перевел и издал  роман «Персидские письма» Монтескье.

Интерес к суфизму, который уже с XIX века всерьез проявили русские поэта подогревался работами востоковедов на эту тему. Среди них исследования П.А. Позднеева «Дервиши в мусульманском мире», А.Е.Крымского «Очерк развития суфизма до конца III века хиджры» К.К. Казанского «Суфизм с точки зрения современной психопатологии» и «Мистицизм в исламе».

Нам неизвестно, насколько глубоко суфизмом интересовался Гавриил  Державин, но его стихотворение «Бог», пронизанное не только искренним религиозным чувством, но и высоким пантеистическим   гнозисом позволяет сделать такое предположение.

Тем более, что детство  поэта прошло в Казани и он был горд своим происхождением от знатного мурзы из Золотой Орды.  «Видение мурзы»- явное тому свидетельство.

Как и многие  выходцы  из татар, он пошел служить христианскому отечеству и Престолу, породнив в сердце православное и мусульманское мироощущение, о чем признался  в следующих строчках:«Татарски песни из-под спуда, как луч, потомству сообщу».

Нельзя не сказать и об оде Екатерине «Фелица», в которой образ киргизско-кайсацкой царевны соединяется с образом русской императрицы, написавшей аллегорическую сказку в условно восточном стиле и назвавшей ее «Сказкой о царевиче Хлоре».

В сказке богиня справедливости носит имя Фелица, чем Державин, воспринимавшей государыню отнюдь не как немку, получившую русский престол, а как царицу,  своим обликом находящуюся ближе к исламской Азии.

Крупный русский поэт, «гений перевода», как назвал его Пушкин Василий Жуковский впервые познакомил русских читателей с суфийской поэзией, переведя стихи Фирдоуси, персидскую  поэму “Рустем и Зораб”, «Песня араба над могилою коня» из  французского поэта Шарля Юбера Милльвуа».

Тянулся к Востоку и Петр Вяземский, в стихотворении «Босфор» признавшийся в любви к морю, омывавшему земли, где жили суфии: «Море, с первого дня ты пленило меня! Как полюбишь тебя — разлюбить нет уж силы», и Павел Катенин, написавший целую повесть в стихах о «Гнездо голубки», где  в весьма жестких красках воссоздал картину распространения ислама в Египте, Персии и  Эфиопии, и Константин Батюшков, переложивший басню Лафонтена «Сон могольца», описывающую исламский рай, в которой наряду с восточными словами «визирь» и «гурии» парадоксальным образом присутствуют такие европейские именования , как богиня судьбы «Парка» и «жилища Елисейски».

 

И хотя взаимодействие с персидским Востоком заканчивалось для русских литераторов порой трагически (как это было с Грибоедовым) таинственный магнит, притягивающий  русских поэтов к восточным истокам был сильнее.

Во время своих поездок по Закавказью Лермонтов брал уроки азербайджанского языка, общался с азербайджанской интеллигенцией , вернувшись из ссылки написал сказку «Ашик-Кериб», которую назвал турецкой, собирался писать роман о кавказской войне, "с Персидской войной и катастрофой, среди которой погиб Грибоедов в Тегеране".

Главный герой повестей Лермонтова Печорин, в образе которого много автобиографического уходит в отставку и уезжает в Персию. Печорин говорит:» Поеду в Америку, в Аравию, в Индию, – авось где-нибудь умру на дороге!».

Лермонтов называл Персию «златою», в дополнительной главе к «Герою нашего времени» он устами своего любимого персонажа говорит: «Персия очаровывает меня все больше и больше».

 К «Трем пальмам» поэт дает название «восточное сказание».

Взаимоотношениям Востока и Запада посвящено знаменитое стихотворение Лермонтова «Спор», а  в стихотворении «Валерик» есть знаменательные строчки:

Судьбе, как турок иль татарин,

За всё я ровно благодарен;

У Бога счастья не прошу

И молча зло переношу.

Быть может, небеса востока

Меня с ученьем их Пророка

Невольно сблизили…

Существует  легенда, что однажды пленному имаму Шамилю прочитали в переводе стихотворение "Выхожу один я на дорогу". По окончании чтения Шамиль спросил: кто это написал? Ему ответили: русский офицер Лермонтов, воевавший на Кавказе. "Это пророк", - сказал Шамиль и поинтересовался, что стало с этим офицером. "Его убили" - ответили ему. А узнав, что Лермонтов погиб не в бою с горцами, а убит своими, имам задумчиво сказал: "Богатая страна – Россия...".

Ценителями Востока, и прежде всего персидского в русской литературе XIX столетия помимо Пушкина и Лермонтова были В. Жуковский,  А. Шишков, К. Батюшков, П. Гнедич, В.  Одоевский, А. Майков, Л. Мей.  А.Фет переводит три стихотворения Хафиза.

Я. Полонский пишет «Молитву бедуина», Апухтин  создает стихотворение «Летней розе». К персидским темам обращалась в XIX веке и русская проза.

 Помимо уже упоминавшейся хрестоматийной прозы Лермонтова следует отметить  исторический роман Д.Л. Мордовцева «За чьи грехи?» обращается к теме взаимоотношений Степана Разина и персидской княжны. Даже европеец Федор Тютчев  в первых строфах стихотворения «Олегов щит» возносит хвалу основателю ислама.

 

9. Ислам, суфизм и Серебряный век

 

Поэзия Серебряного века осмысливает тему Персии по-новому. Многим русским литераторам мусульманский мистицизм казался чем-то родственным мистицизму русскому, проявлявшемуся и в старчестве с  его исихастскими практиками,  и в мистических радениях наших сектантов.

На интерес к суфизму литераторов в определенной степени повлияли искания русских эзотериков  и представителей духовно-философских традиций второй половины XIX и первой половины XX столетия, составивших мистический фон эпохи.

 Речь идет о таких  разных фигурах эзотеризма, как Е. П. Блаватская, Н.К. и Е.И. Рерихи и Г. И.  Гурджиев.

 Блаватская утверждала, что относится к ордену исмаилитов, связанному с суфийской традицией:  «Я принадлежу к тайной секте друзов с Ливанской горы и долго жила среди дервишей, персидских мулл и мистиков всех сортов».

Она  называла Коран – «величественной поэмой, насыщенной этическими учениями,  широко провозглашающими Веру, Надежду и Милосердие».

 Некоторые исследователи заявляют (хотя и без аргументированных доказательств), что сама теософия  возникла под влиянием суфийских теорий.

Во всяком случае европейский эзотеризм вполне мог через тамплиеров получить целый комплекс суфийских идей - учение о семи эманациях, идущих от Абсолюта, о тайных святых, организованных в духовную иерархию и управляющих делами мира.

 Интересовались исламом и суфизмом  и  Рерихи, основной центр интересов которых  в области традиционных религий составлял прежде всего буддизм.

Старший сын семьи Рерихов Юрий Николаевич, всемирно известный востоковед утверждал, что суфии- «хранители буддийских заветов».

Рерихи высоко чтили пророка Мухаммеда, а из исламских правителей более всего почитали завоевателя Тамерлана и третьего падишаха Империи Великих Моголов Акбара, интересовались мусульманским фольклором и эсхатологией.

 Что касается  основателя «четвертого пути»  эксцентричного и волевого мистика Гурджиева, то он во время своих путешествий по Азии много встречался с суфиями и по некоторым свидетельствам даже проходил обучение в суфийских орденах.

Многие идеи  и методы в системе Гурджиева ( практики самонаблюдения и самовспоминания, освобождение от «ложных личностей», обретение  единства, дыхательные методы, практика танцев),  представляют переработку суфийских методов внутренней работы.

 Владимир Соловьев всегда интересовавшийся темой исламского Востока  написал немало статей на эту тему, но может быть наиболее известной его  вопросительной формулой по поводу будущего России стали его строчки, обращенные к Родине: «Каким ты хочешь стать Востоком, Востоком Ксеркса иль Христа?».

Велимир Хлебников, который несколько месяцев  провел в Персии  в 1921 году, когда в результате военной авантюры Троцкого и Раскольникова  была создана Персидская советская республика, просуществовавшая полтора года периодически обращался к теме Персии, где его наиболее интересовал доисламский период.

 «Председатель земного шара» и здесь воспринял свое пребывание в Персии как некую священную миссию возрождения древней страны  и дух Авесты («Клянемся золотыми устами Заратустры»), и в тоже время как программу привития  Персии красных ценностей («Персия будет советской страной»). Поэт находил созвучие в именах «Маркс» и «Маздак» (героическая фигура эпохи Сасанидов), придавал новый смысл прежним героям.

Навеянное персидскими мотивами произведение Хлебникова «Медлум и Лейли» создано под влиянием  творчества Низами.

Увлекался персидской тематикой и Николай Гумилев. Во время своей военной службы, он должен был поехать в Иран в командировку.

Его поэма «Орел Синдбада», целый ряд стихотворений-«Персидская миниатюра», «Подражание персидскому», «Пьяный дервиш», иллюстрированные   собственными рисунками поэта были мнению литературоведов написаны как раз в ожидании командировки, которая не состоялась.

На творчество  поэта оказали влияние  Хафиз, Саади, Насир Хостров. На него оказали влияние и доисламские религии, и прежде всего парсийский дуализм и  суфийская одухотворенная религия.

Пьеса отца акмеизма «Дитя Аллаха» также была посвящена  теме Персии.

Михаил Кузьмин написал  роман  «Подвиги Великого Александра» (1909),  где также касался персидской темы и назвал Фиордуси «непревзойденным».

Кузьмин активно пользовался  образами персидской поэзии и восточной лексикой, но обычно шел не столько в глубину суфийской мудрости, сколько в сторону высокохудожественной имитации персидской любовной лирики, чей цветистый слог сочетается с образами поэзии Серебряного века («Разлука имя - Красный плащ»).

Он один из первых в поэзии Серебряного века  в своем стихотворном цикле «Венок песен» ввел врусский поэтический оборот газели.

Об активной деятельности Иванова  по  изучению и популяризации исламского мистицизма  в пространстве культуры Серебряного века продвижению идей суфизма чем рассказывает в своей статье Елена Раскина:

«Вячеслав Иванов организовал кружок в Петробагдаде-Петербурге кружок гафизитов, для которых личность легендарного персидского поэта Хафиза (Гафиза) знаменовала собой мистическую поэзию. В состав кружка входили такие выдающиеся деятели русской культуры, как Л. С. Бакст, Н. А. Бердяев, С. М. Городецкий, Л. Д. Зиновьева-Аннибал, Вяч. И. Иванов, М. А. Кузмин, В. Ф. Нувель и К. А. Сомов.

Первое собрание «кружка гафизитов» состоялось в мае 1906 г. в Петербурге. В приглашениях на очередной вечер участники кружка называли Петроград Петробагдадом, намекая на Багдад «Сказок 1001-й ночи».

 В Петербурге начала ХХ столетия «гафизиты» пытались воссоздать атмосферу «нежного и блестящего Востока», персидских и арабских сказаний. Имя Гафиза знаменовало для Вячеслава Иванова связь с суфийской духовной традицией».

Сергей Городецкий уже в революционном 1918 году пишет свое знаменитое стихотворение, заканчивающееся следующим четверостишьем:

И Персия с глазами лани,

Подняв испуганно чадру,

Впилась в багряный флаг в Гиляне

На синем веющий ветру.

            Много экспериментировал с персидскими стихотворными размерами  Валерий Брюсов. В 1911 году он пишет свои «Персидские четверостишья», которые в рукописи были названы «Подражание четверостишиям Омара Хайяма». 

Энциклопедически образованный человек, задумавший в своих «Снах человечества» описать  историю мировой поэзии  Брюсов немалое место уделяет персидским стихам, предпочитая воскрешать жанр рубаи.

            Игорь Северянин также отдал дань увлечения Персией и суфизмом, занимавшийся русификацией газелей и сочинивший  целый ряд  «Газэлл», пусть и в эпатажном виде продолжающих этот древний жанр.

            Одним из самых ярких певцов Персии в русской поэзии XX  века был Сергей Есенин. 

            Исследователи творчества  поэта утверждают, что он совершенно сознательно изучал Восток и готовился к  путешествиям в Персию.

 Он считал, что восточная классическая поэзия  входит в набор обязательных знаний для поэта и что этому мастерству необходимо учиться.

 Он изучал суфийские стихи  Фиордуси, Хайяма, Руми,  Саади, Хафиза  по  книге "Персидские лирики X-XV веков" в переводе акад. Ф.Крошаи. 

Есенин писал:

            «Я еду учиться, — писал он. — Я хочу проехать даже в Шираз и, думаю, проеду обязательно. Там ведь родились все лучшие персидские лирики. И недаром мусульмане говорят: если он не поет, значит, он не из Шушу, если он не пишет, значит, он не из Шираза» .

            Поэту не удалось попасть в Персию, ездить в которую его отговорил тогдашний первый секретарь Азербайджанской Компартии Сергей Михайлович Киров, сославшись на печальную историю с Грибоедовым. 

Тем не менее поэт весьма неплохо знал Восток в пределах СССР. 

Он побывал на Северном Кавказе,  в Баку, в Средней Азии (Ташкент, Бухара, Самарканд) . 

            В Азербайджане, где он провел несколько месяцев по приглашению видного коммуниста Азербайджана Чагина  поэт слушал на языке фарси стихи Фирдоуси и Саади, общался с народным певцом Шуши, Джабаром Карягды. 

            Любовь поэта к Азербайджану оказалась взаимной:  по свидетельству профессора Бакинского университета Низами Тагисой 28 поэтов перевело его 121 произведение в 236 переводных вариациях!

            В стихах Есенина, посвященных Персии, сквозит восхищение этой страной и Востоком в целом.

             Это влияние не ускользнуло от идеологических противников поэта, к числу которых несомненно относился Троцкий. «Демон революции» в своем очерке на смерть поэта с сожалением   писал:

            "Поездка по чужим странам, по Европе и за океан не выровняла его. Тегеран он воспринял несравненно глубже, чем Нью -Йорк. В Персии лирическая интимность на рязанских корнях нашла для себя больше сродного, чем в культурных центрах Европы и Америки".

            Есенина многое восхищало на Востоке, однако  он никогда не был слепым  апологетов всего восточного и при необходимости мог выступить против чужеземных обычаев. 

"Лунным светом Шираз осиянен,

Кружит звезд мотыльковый рой.

Мне не нравится, что персияне

Держат женщин и дев под чадрой».

            Тем не менее «синие цветы Тегерана» привлекали поэта, готового учиться у вековой поэтической мудрости персов и сверяющего свои строки с персидским камертоном: «"Ты научи мой русский стих кизиловым струиться соком".

 Поэту удалось поймать интонацию персидской поэзии, уловить образы, создающие точный колорит и передающие атмосферу восточного стихотворения, 

            Игорь Северянин также отдал дань увлечения Персией и суфизмом, занимавшийся русификацией газелей и сочинивший  целый ряд  «Газэлл», пусть и в эпатажном виде продолжающих этот древний жанр.

Серьезно интересовался Востоком, правда больше индийским, нежели персидским  эмигрантский поэт  и автор публицистических статей Юрий Терапиано.

Он ездил в Персию, встречался с зороастрийцами  и по итогам своих исследований написал цикл статей на персидскую тематику, а затем и отдельную книгу «Маздеизм: Современные последователи Зороастра», выступив не столько апологетом зороастризма, сколько вдумчивым исследователем.

Может быть наибольший интерес к теме суфизма в первой половине XX века проявил Николай Клюев.

Он  интересовался не только Персией, но и Египтом, Белой Индией, Тибетом, мистическим Беловодьем.

Он общался с Рерихом, читал книги об ессеях, тибетские апокрифы и  практики самых разных сект.

Одно из его серьезных увлечений – зороастризм, изучение «Авесты». «Сократ и Будда, Зороастр и Толстой», - так начинается его стихотворение, обозначающее четыре главных его духовных координаты.

 Биограф Николая Клюева Сергей Куняев говорит о том, что суфийская поэзия была хорошо знакома Клюеву еще  в молодости.

Он вводит образы суфиев в свои стихи. В «Песнях о Великой Матери» он говорит о трех библейских магах, пришедших проводить в последний путь его мать, о суфиях, поющих на этих похоронах вместе со святым Георгием, сошедшим с иконы, предсказывает, что когда уйдет из жизни он сам, то на это ангелы над Багдадом «заширяют крылами».

            Оказывается книга Инайята –Хана, одного их величайших суфиев XX века «Суфийское Послание о свободе духа» была  настольной книгой поэта. Сам Инайят –Хан был профессором Бародской консерватории (Индия)  музыкантом, много писавшим о музыке  и эта суфийская музыкальная философия таинственным образом перекочевала в стихи Клюева, использовавшего в своем «Львином хлебе» образ музыкальных нот, запечатлевших звуки «невидимой Руси». 

            Его интересовал также сакральный эротизм суфийской поэзии, с помощью которого мудрецы Персии передавали свой мистический опыт.

            Интересно, что персидских поэтов переводил Л.Н. Гумилев, свободно знавший персидский язык и за  качество своих переводов Фирдоуси, Саади, Бахира, Фаррахи, Шахрияра и других поэтов удостаивался похвалы не только со стороны евразийца П.Н. Савицкого или директора Эрмитажа Б. Б. Пиотровкого, но и своей матери, великой поэтессы Анны  Ахматовой. 

 

10. Вольные переводы суфийской поэзии Юрия Ключникова

Что касается вольных переводов суфийской поэзии, представленных в данном сборнике, то эти переведенные стихи отличаются большим тематическим разнообразием .

Какими соображениями руководствовался Юрий Ключников, выбирая  именно эти стихи для  переводов?

Прежде всего он стремился отразить те темы, которые были наиболее типичны для суфийской лирики- любовь к женщине, путь к Богу, сложности во внутренней работе по совершенствованию, дружба,  вражда, человеческие взаимоотношения, жизнь и смерть, красота мира.

На некоторых из тем, связанных со справедливостью, народными идеалами правды, сложностями во внутренней работе человека на пути к совершенству, аскезой и самоограничением, духовными исканиями  поэта Юрий Ключников сфокусировался  с особой  тщательностью.

 Сегодня в мире, наполненном  конфликтом между полами, профанацией истинной любви, несправедливостью, потребительскими идеалами и пустыми ценностями, бездуховностью необходимо напоминать человеку о его высоком назначении и обращаться к опыту тех, кто уже раньше на высоком уровне делал это.

Суфийская классическая поэзия,  заглянувшая в глубины бытия – это духовное сокровище человечества. Все, что она сказала миру, пусть и много веков назад нуждается в самом серьезном осмыслении.

Книга охватывает одиннадцать веков суфийской поэзии, на протяжении которых более двух десятков самых выдающихся поэтов  создавали свои гениальные произведения.

Исследователь суфизма И.Калинин, автор книги «Суфизм» заметил, что в своем развитии суфийская поэзия прошла через три основные этапа. На Аравийском полуосторове она зажгла в себе огни страстных исканий Истины, в Персии она наполнилась энергиями душевности и утонченных чувств и в Индии она обрела метафизическую глубину и фундаментальность.

Понятно, что на каждом из трех этапов уже были все эти черты и качества страстности, утонченной душевности и мистической глубины, но национальный характер и эпоха действительно наложили на творчество всех приведенных в книге поэтов свою неизгладимую печать.

 География творчества самых  известных суфийских поэтов была обширной-  они жили и на Аравийском полуострове, и в Персии,  и в районе, занимаемом сегодня  Афганистаном, и на территории древних государств Средней Азии, и  в Турции, и в мусульманской Индии, и в современном Иране.

Но какую бы яркую печать не наложила на творчество каждого эпоха и культура региона  все они оставались суфиями, поэзию которых невозможно не узнать, в какое время она ни была бы написана.

Почему русские поэты, большая часть которых не были мусульманами обращались  к теме Персии, ислама и суфизма? Только ли  восточная экзотика направляла перо каждого из них или за этим влечением стояло нечто большее?

Может быть  русские поэты, существа эмоциональные и бесшабашные  по своей природе искали в поэзии суфиев ту мудрость и гармонию, которой им не хватало и которая посещала их в редкие минуты вдохновения?

Может быть они ощущали, что поэты- суфии в своем творчестве выходили за пределы диалога с уммой и обращались ко всему человечеству и к русскому сердцу, потому что по своему типу именно оно созвучно суфийской душе?

Может быть, наши поэты не просто отдавали дань великой культуре прошлого, но и предчувствовали вектор развития  национальной поэзии в будущем?

Юрий Ключников в своих вольных переводах дает положительные ответы на все эти вопросы.

Он убежден-  лучшие русские поэты- немусульмане по своему духу были дервишами, если смотреть на образ дервиша  несколько шире, нежели  мы привыкли это делать.

Если  подойти к  дервишеству как к некоему типу поэтического мироощущения и поведения русского поэта и выделить его основные черты- абсолютная преданность служения поэзии,  дар прозрения, способность к интуитивному проникновению в тайны бытия, странничество, непривязанность к земному комфорту, непрактичность, сложные отношения с властями и официальной идеологией, то дервишами  в широком смысле окажутся и Лермонтов (вопреки своей молодости), и Есенин, и  Клюев, и Мандельштам, и Волошин, и Николай Глазков, и, может быть более всех, Пушкин.

Что такое стихотворение «Из Пиндемонти», как не абсолютный и великолепный  гимн дервишеской свободе?!

Но подобная свобода обретается серьезными усилиями и  духовной дисциплиной и  суфийская практика, через которую прошли  восточные поэты-суфии с точки зрения Юрия Ключникова особенно драгоценна.

 Он взялся за переводы в том числе и потому, что видел- именно эта, сакральная часть поэзии суфиев еще не до конца осмыслена русской поэзией.

Суфии достигли такой виртуозности в передаче тончайших мистических переживаний и в иносказательном изложении проблем, встающих перед искателем на его духовном пути, что нам еще долго предстоит разгадывать эту поэтическую криптограмму.

Борьба человека со своими недостатками, восходящими к тому, что в суфизме называется нафсом,  символизирующим низшую эгоистическую природу человека нашла свое отражение в поэзии суфиев, приведенных в сборнике.

Человек, следующий суфийским путем – это человек, умеющий обуздывать свою страстную природу, контролировать мысли и желания, наблюдать за потоком сознания и  постоянно направлять свой ум к Богу, пока тот не успокоится и не примет эту установку как естественный зов  своей собственной природы.

В итоге он обретает внутреннюю тишину или состояние безмолвия, о чем повествуют переведенные стихи и становится «человеком света».

У него исчезает разрыв между решением и действием, чему так повержены люди Запада, рефлектирующие и сомневающиеся подобно шекспировскому Гамлету и развивается способность действовать  мастерски, спонтанно и точно.

Внутренняя целостность и мудрость, пробудившиеся в результате практики непрерывного самонаблюдения и вспоминания о Боге, то есть в результате правильного общения с самим собой приводит к мастерству в действиях и общении. 

Суфийская поэзия вся состоит из  историй, диалогов, ситуаций или как бы сказали в современном менеджменте «учебных кейсах», которые настраивают человека на глубокое и разностороннее общение, умение понимать других людей и непревзойденное искусство договариваться по любому поводу.

Человек суфийской традиции может долго молчать и накапливать силу, но если необходимость диктует общение, он не полезет за словом в карман своего халата.

Способность правильно общаться  и договариваться крайне важна в современном мире, где конфликты во многом возникают из-за того, что люди не слышат друг друга и каждый агрессивно говорит свое.

 Умение контролировать свою речь- важнейшая практика любого суфийского ордена, но суфийские стихи , настраивающие человека на вдумчивое отношение к себе и людям и  доверительную интонацию так же обучают искусству гармоничной беседы.

Важно отметить, что суфийские духовные практики, несмотря на свою бесспорную уникальность и специфику очень близки к практике русского старчества с ее «переносом ума в сердце», остановкой мыслительного хаоса, сознательным дыханием, повторением божественного имени, вознесением  высокого чувства любви к Престолу Творца и другими «духовными художествами».

Она не дала такого соцветия святых поэтов, как это было в Персии, где количество творческих гениев (если исходить их принципа пропорциональности) безусловно превосходит любую страну Европы.

Однако свет, исходящий от русского старчества повлиял и на русскую поэзию, и на русскую прозу.

Именно это созвучие борьбы с грехом и русских старцев с суфийскими  методами борьбы с «нафсом» привлекло внимание Юрия Ключникова и предопределило его  интерес к поэтическому творчеству поэтов Персии, Турции, Средней Азии, Индии.

Разумеется, этот не интерес отнюдь не предполагает исламизации русского сознания  и  выполнении программы современного исламского политика Гейдара Джемаля: « Ислам – последний шанс для России».

Последний шанс для России – это ее русский евразийский вектор, при котором страна идет своим путем, заповеданным для нее старцами и осмысленным нашими национальными гениями.

 В своей  поэтической трилогии Юрий Ключников  сделал своего рода завещание для России, предлагая ей сотрудничать с лучшими высококультурными  силами католического Запада, исповедующего традиционные ценности, учиться божественной мудрости у  Востока (прежде всего у  наиболее дружественных для нас Ирана и Индии),  но опираться на  свои высшие ценности, выработанных для нас русской святостью и русской культурой.

Суфии глубоко исследовали природу зла, которую они связывали с несовершенством человека, его невежеством и слабостью, качествами, открывающими дверь навстречу инфернальным влияниям.

Воспевая любовь к Богу,  сквозящую в большом количестве переведенных в сборнике стихотворений они не идеализировали взаимоотношения человека с Творцом, представляя последнего в виде безмолвного и грозного судии.

 Аллах суров  и нередко отвечает на вопросы  и даже мольбы человека молчанием,  оставляя  место для тайны и побуждая его к самостоятельным действиям.

Именно об этом перевод стихотворения Руми «Ответа нет»:

 

Я размышляю дни и ночи,

О жизни здесь и в мирозданье

Но почему Господь не хочет

Меня избавить от страданья?

В ответ- молчанье».

 

11. Суфийский поэтический Тарикат

 

Привлекательность поэзии суфиев во всемирном масштабе обусловлена  неповторимым сплавом нескольких факторов.

Прежде всего это  простота  поэтической формы, которая на самом деле бывает многоплановой и очень изысканной, особенно это касается третьего этапа развития суфизма и связано с именами Руми, Хафиза, Араби, Джами.

 Сегодня, когда мир устал от ложной усложненности простота суфиев выглядит настолько привлекательной, что может вызвать соблазн  включить их в массовую культуру.

Но многоплановость суфийской поэзии не позволяет это сделать и дальше попыток объявить Омара Хайяма пьяницей западные профанаторы суфизма просто не смогут продвинуться, не та духовная оптика и ментальный инструментарий.

Это восхищение красотой жизни, включая красоту природы, женщины и человека как такового.

 Это любовь к человеку, сострадание и гуманизм.

 Суфийский гуманизм отличается от гуманизма европейского тем, что он не абсолютизирует человеческие слабости и не ставит во главу  угла права отдельной личности на пороки, а тем, что он сострадает слабому и показывает путь сопротивления злой силе, включающий в себя мудрое терпение, достоинство, следование воле Творца и опору на собственные силы.

Это неприятие всех форм алчности, скромность в потребностях и восхитительная внутренняя свобода от привязанности к богатству, позволявшая суфиям разговаривать с шахами очень независимо.

В этом смысле суфии были куда свободнее тех же гениев Возрождения, зависевших от своих меценатов куда сильнее.

Это потрясающий юмор, допускающий возможность мягкой иронии суфии по отношению к самому себе.

В этом юморе кроме зоркости взгляда, способного уловить некие парадоксальные  противоречия  вещей  сокрыта еще и глубинная мудрость, понимающую тщету всего земного и бессмысленность попыток каких-то людей  важно изображать свою особую значимость.

Кто-то очень хорошо сказал: вся глупые и подлые дела в мире творятся с очень важным и серьезным лицом. Элита Запада, особенно Америки  редко в каких случае способно на самоиронию  и юмор по отношению к себе.

Не зря современный Иран называет США «мировым высокомерием». Наверное богачи, эмиры и шахи Средневековья тоже были очень высокомерны, потому суфии с их независимостью и улыбкой тоже раздражали их.

Ряд суфиев пострадал за свою искренность и открытость, но в целом в лице суфиев народный  юмор  победил серьезность и надменность элиты.

Весь корпус переведенных стихотворений позволяет сформулировать особое отношение суфиев и суфийских поэтов  к власти.

 Само существование суфиев ставит их в положение оппозиции к современному миру.

В течении длительного времени им оппонировала официальная церковь мусульман, пока в конце концов не был найден компромисс и суфии были признаны ею.

 Суфии оппонировали светской власти, которых раздражала независимость орденов и поэтов и демонстративное нарушение внешних форм тогдашней благопристойности.

Суфии оппонировали богатым людям, которые были недовольны тем, что какие-то чудаки и бедняки смеются над их идеалами и властью золота.

Суфии оппонировали обывателям, вызывая раздражение своей чудаковатостью и возвышенностью речей, что контрастировало с тогдашним торговым укладом жизни.

 Но во всех случаях эта оппозиция была неявной, не организованной в какую-то общественную силу.

Эта оппозиция была скорее внутренней, духовной, творческой.  Тем не менее все перечисленные оппоненты суфийских поэтов чувствовали стоящую за ними огромную правду.

И это чувство заставляло эмиров и шахов периодически награждать поэтов какими-либо титулами и административными постами, (от которых суфии старались держаться подальше),  деятелей церкви все-таки признавать, что поэты не являются врагами ислама, богатых купцов одаривать суфиев золотом, а обывателей прислушиваться к странным речам и песням поэтов и плакать над их истинностью и красотой.

Но оппонируя  светской власти, суфийские поэты иногда воспевали великих правителей мира, даже в тех случаях, когда те не имели прямого отношения к исламу.

 Наиболее ярким примером подобного воспевания  были стихи целого ряда суфиев об Александре Македонском или Искандере, которого они воспринимали как мудрого правителя, объединяющего Восток и Запад в единое грандиозное целое.

 

Говоря языком православия , суфии чувствовали «богоданность» этого правителя ( наверное нечто похожее говорили некоторые священники: Патриархи Сергий, Алексий I,  Войно-Ясенский, Александр Дудко о «богоданности Сталина»).  Суфийские поэты как бы говорили, что власть должна быть справедливой и сильной, в этом случае мусульманин  и суфий должен ее уважать и поддерживать.

Почему Юрий Ключников выделил суфийскую поэзию в отдельный тарикат, путь и куда он приводит?

Разумеется, это образ, но в нем  большой смысл. Суфийские поэты могли состоять в разных орденах или не состоять вовсе, но общая линия их поэзии была направлена на служение красоте в высшем смысле этого слова.

Кто в этом случае руководит подобным тарикатом, в чем-то выходящим за конфессиональные пределы?

Наверное сам Творец, заинтересованный в том, чтобы к Нему пришли те, чьи сердца больше всего отзываются на зов красоты.

В этом случае Ему важнее не столько религиозность поэта, сколько степень его искренности и самоотдачи на пути служения  своей музе.

Если  искренность одерживает победу, то тогда Творец ведет поэтов к познанию истины своим трудным путем, испытывая  каждого на верность поэзии самыми разными способами.

 Молитвы, возносимые поэтами - это их стихи, а их ритуал- листок бумаги и  сидение за письменным столом у вечерней  свечи.

Если поэт упорно зажигает ее каждый вечер и создает свои поэтические гимны миру и Богу, значит он восходит к небу, соединяющему всех  подлинных поэтов мира в Братство.

 Сергей Есенин выразил это братское чувство единства поэтов со свойственным ему мягким юмором  и  восточным колоритом : »Поэт поэту есть кунак».

 В чем-то эти  поэтические пути,  с чисто внешней точки зрения более свободные и легкие, чем путь суфийской дисциплины еще труднее орденских тарикатов.

Ведь все дело в том, как поэт воспользуется этой свободой и как он сумеет  соблюсти баланс между творчеством и Волей Аллаха.

Тот из поэтов, кто не поддастся на приманки века или  подачки власти, кто способен творить в самых сложных условиях,  получает от Творца лучи просветления и неиссякаемые потоки вдохновения.

И, конечно, эти потоки помогут каждому поэту, принадлежащему суфийской традиции или всерьез вдохновившемуся ее импульсами в конце концов приблизиться к Престолу Творца и к друг другу.

 

12.  Суфийская поэзия и будущее

 

В заключении еще раз об актуальности творчества суфийских поэтов для наших дней, распространение  стихов,  идей, образов  которых  является для нашей страны одним из ключей к решению проблем Северного Кавказа и исламских регионов страны.

Чем мы можем облагородить сердца молодых людей на Кавказе и в арабском мире  и уберечь их от террористических соблазнов, если в силу разности менталитета они не очень-то склонны  слушать любые, даже самые полезные западные рецепты?

Главным образом их собственными ценностями, о которых мы можем им напомнить.

Чем мы погасим огонь недовольства исламом со стороны российского населения, сталкивающегося с проявлениями экстремизма и терроризма и  склонного отождествлять  эти экцессы  с исламской религией как таковой?

Прежде всего напоминанием о том великом вкладе в культуру человечества, который внес ислам, суфизм и суфийская поэзия.

Достаточны ли наши усилия в этом направлении и насколько эффективно мы ведем культурную политику в просвещении исламского населения, которое в условиях информационных атак может забывать о своих корнях? Наверное нет.

В связи с тем, что в борьбе цивилизаций мусульманский Восток  справедливо обвиняет Запад в аморальности, но сам в лице своих радикальных представителей все чаще прибегает к терактам не обойтись без темы этики, которая играла в суфийской поэзии большую роль.

 Суфии не были моралистами в западном смысле и ставили главной  целью слияние души со Всевышним.

Но вместе с тем постоянно подчеркивали, что без совершения добрых дел очищение души от грехов и несовершенств  это невозможно.

Если человек, тем более вставший на путь восхождения  мюрид или даже  дервиш совершил грех, он должен за него ответить.

Этот мотив повторяется во множестве суфийских стихов и притч, например в притче Руми «Обет дервиша»,  где суфий оказывается наказанным за  минимальную и можно сказать случайную слабость, совершенную в минуту сильного голода- нарушение обета не есть плоды, сорванные с деревьев, а питаться только упавшими плодами.

Но когда суфия, случайно оказавшего рядом  с разбойниками  принимают за одного из них и  наказывают отрубанием руки,  тот покорно  идет на эту казнь,  потому что признает- он изменил воле Бога и  «сам разрушил свой былой покой», взяв рукой плоды, которые обещал Всевышнему не брать.

В этом смысле суфиев отличала высочайшая ответственность и строгость по отношению к себе.

Они никогда не отрекались от своих убеждений и были готовы идти ради них на смерть, при этом молясь за своих обидчиков ( и здесь мы можем провести четкую параллель между  двумя авраамическими религиями - исламским суфизмом и христианством с его императивом прощения обидчиков: «прости их, ибо не ведают, что творят»).

Но  добровольно отдавая  при необходимости за убеждения  все, что у них было и даже свою жизнь, суфийские поэты никогда не играли  при этом чужим жизнями.  Они были исключительно веротерпимыми  и, если использовать западный термин,  по степени толерантности  многократно превосходили современные правозащитные критерии.

 Невозможно даже представить, чтобы подлинный  поэт-суфий мог призвать к тому, чтобы лишать жизни других людей за иную веру, как это делают  современные террористы, посылающие на гибель молодых людей, не способных отличить истину от заблуждений.

 В то время как  террористы  взрывают суфийские святыни и сотнями убивают суфиев  по всему миру за то, что те могут отличаться от ортодоксальной церкви по каким-то внешним второстепенным признакам.

 

 Но суфийская молитва о мире и пастырское слово просвещения остаются мощнейшим духовным оружием против насилия и террора и кто знает, не они ли будут решающим  средством, которое отведет какие-то юные души от рокового решения- вступить в ряды псевдоисламского человеконенавистнического воинства?

Ведь суфий, возносящий молитву к Небу таинственным образом нейтрализует злую энергию террориста, задумавшего совершить  теракт, но почему-то отказавшегося от своего замысла. Сколько таких злодеяний было предотвращено чистой молитвой к Всевышнему, который слышал зов  страдающего сердца и посылал луч, разряжающий тьму!

Потому слово  молитвенное суфия, а всякий суфийский стих есть разновидность молитвы  нуждается в распространении. 

 

В свое время, когда в нашей стране шли первая и вторая чеченские войны, некоторые эксперты говорили, что если бы наша власть хорошо читала русскую классику и знала бы произведения Лермонтова и Толстого, то может быть вся кавказская политика страны на тот период шла бы  более эффективно.

 Теперь пора сказать тоже самое  и о суфийской поэзии, которую нужно продолжать переводить, издавать, осмысливать  и  возвращать в Россию, на Кавказ, в Поволжье и Среднюю Азию .

Кстати, в СССР отлично понимали значение суфийской поэзии для этих регионов и для отечественной культуры в целом и потому пропагандировали творчество этих поэтов намного лучше, чем это делается сегодня.

 Удивительно, но  никакого экстремизма ни на Северном Кавказе, ни в Поволжье  тогда не было.

Хорошо это понимают и в  одном из самых стабильных государств мира- современном Казахстане, где творчество суфийских поэтов, особенно тех, кто жил на территории, имеющей отношение к казахстанским землям ( например, Ибн-Араби) окружено глубоким почитанием и  всячески популяризируется.

 

Суфийские поэты  - это караван вечности, спустившейся в нашу юдоль  и  потускневшую эпоху для нашего просветления и вразумления.

Но это не только великое прошлое,  но  еще и будущее. Вчитаемся в строчки суфиев, заново воскреснувших в пространстве русской поэзии благодаря Юрию Ключникову.

Они нам позволят перейти через лабиринт настоящего в грядущее. Солнечный свет суфийской поэзии поможет человечеству и России найти спасительный путь в сумерках современной эпохи.

 

 

 

Послесловие издателя и сына к сборнику стихов и переводов Юрия Ключникова «Душа моя, поднимем паруса!»

 

1. ПОСТРОЕНИЕ СБОРНИКА

 

Сборник стихотворений моего отца, поэта, эссеиста, переводчика, путешественника, общественного деятеля Юрия Ключникова — это его девятнадцатая по счету книга. Отец прожил долгую жизнь, сегодня ему 84 года, но он, что называется, до сих пор в строю.

Несмотря на почтенный возраст, Юрий Ключников много и напряженно работает, его рабочий день обычно длится по 10-12 часов. Каждый год он создает по одной книге стихотворений, а иногда — эссеистики. Сборник «Душа моя, поднимем паруса!» — итоговое поэтическое издание. Примерно половина приведенных здесь стихов публиковалась ранее в других сборниках и литературных журналах. Вторая половина стихотворений публикуется впервые, и читатель имеет возможность ознакомиться с этими произведениями.

Сборник содержит произведения, созданные в течение почти полувека, точнее, 45 лет. Книга включает в себя более 500 стихотворений, четыре поэмы, более 100 переводов французских и персидских поэтов. Это только часть огромного поэтического наследия, оставленного Юрием Ключниковым за многие годы напряженного труда (более 2000 стихотворений, 250 французских переводов, более 150 переводов с персидского языка, книга эссеистики «Лики русской культуры», проза). Но часть, безусловно, лучшая: поэт тщательно отобрал и заново отредактировал каждую строчку своих стихов, написанных раньше.

Сборник состоит из 26 разделов, каждый из которых посвящен той или иной теме. Это и Россия, поэтически осмысленная с самых разных сторон и углов зрения; и православие; и сакральный Восток; и русская природа; и литература; и отечественная история; и советское наследие; и Великая Отечественная война; и Украина; и европейская культура (два раздела: «Французская тетрадь» и «Испанская тетрадь»); и узоры восточной мысли. Кроме того, это и портреты выдающихся людей: политиков, художников, музыкантов, мыслителей; и любовь; и наше драматическое, даже катастрофическое время; и духовные поиски своих корней и предназначения; и внутренняя работа человека по преображению своей души; и еще многое другое, чему трудно подобрать определение.

Объединены эти разделы в четыре большие части. Первая часть — «Стихи о России», как видно из названия, — представляет собой поэтическое осмысление самого российского феномена, истории, военных побед, советского прошлого, разнообразной природы нашей страны.

Вторая часть книги — «Муза и любовь» — это стихи, посвященные литературе, русским писателям и поэтам, тайнам творчества, песням, теме женщины и любви.

Третья часть — «Дороги исканий» — представляет собой своего рода жизненную и духовную биографию поэта. Разделы этой части отражают такие темы и периоды из жизни поэта, как его военное детство, полное  ярких и разнообразных впечатлений, давших мощный импульс к тому, чтобы  стать поэтом, кризис, пережитый поэтом в среднем возрасте,  длительный период его погружения в  восточную мудрость и путешествий по Индии, история с исключением из партии за богоискательство, приход к православию и национальным духовным корням. Завершается эта часть несколькими разделами, содержащими его итоговые стихи и поэтическую квинтэссенцию его творчества.

Четвертая часть книги называется «Поэмы и переводы». В сборнике есть четыре небольших, но очень ярких произведения этого жанра. Три из этих поэм: «Ковры», «Певец и хан», «Золотое озеро» — красивые восточные легенды, раскрывающие авторское понимание таких тем, как красота, магическая сила искусства, художник и власть. Четвертая поэма, «Боливийский дневник», посвящена одному из самых любимых исторических деятелей Юрия Ключникова — Эрнесто Че Геваре.

Кроме того, в этой части книги есть переводы французской поэзии, содержащие  более тридцати  стихотворений 18 лучших французских поэтов XII—XX веков, которые были опубликованы в сборнике Юрия Ключникова «Откуда ты приходишь, красота?» (2-е издание, 2015), а также раздел «Переводы персидской (суфийской) поэзии», состоящий из впервые публикуемых автором переводов таких писавших на фарси поэтов Востока, как Абу Абдаллах Рудаки, Фирдоуси Абдулькасым, Омар Хайям, Низами Гянджеви, Джалаладдин Руми, Саади Ширази, Хафиз Ширази. Переводы французской поэзии выполнены с языка оригинала, вольные переводы поэтов-суфиев выполнены с русского подстрочника.

Завершают сборник краткая биографическая статья о Юрии Ключникове, содержащая необходимый справочный материал, цитаты из статей и высказываний известных литераторов о сибирском поэте и указатель стихотворений.

Сборник «Душа моя, поднимем паруса!», в отличие от других  поэтических книг Юрия Ключникова,  сознательно  построен не по хронологическому, а именно по тематическому принципу. Тематическая широта не позволяет свести творчество Ключникова к какому-то одному направлению: лирика любовного или пейзажного толка, духовно-философская поэзия, гражданско-публицистические стихи — у него присутствуют все перечисленные виды.

Юрий Ключников живет уже более 70 лет в Сибири, из них 55 — в Новосибирске, но, как справедливо заметил известный литературный критик Владимир Бондаренко, он — литератор, который по масштабу никак не может считаться каким-то «областническим» писателем.

Помимо уже отмеченной широты его творческих интересов нужно подчеркнуть высокое качество и глубину поэзии.

Стихи и переводы Ключникова высоко оценивали известные поэты, прозаики, критики, литературоведы, принадлежащие к самым разным, нередко противоположным, литературным лагерям и направлениям. Список самых известных из них впечатляет: В. Астафьев, В. Кожинов, В. Солоухин, Е. Евтушенко, А. Проханов, Л. Аннинский, С. Ю. и С. С. Куняевы, А. Казинцев, В. Бондаренко, В. Курбатов, Ф. Кузнецов, В. Лихоносов, С. Золотцев, Г. Иванов, В. Смирнов, В. Калугин, С. Небольсин, С. Джимбинов, В. Сидоров, Э. Балашов, Ю. Селезнев, А. Парпара, Л. Ханбеков, Е. Артюхов, Ю. Линник, народные артисты В. Лановой, А. Ливанов, Ал. Михайлов, Н. Бурляев, Н. Андрейченко и даже некоторые  патриотически настроенные политики, благодаря которым стихи Юрия Ключникова звучали на заседаниях Госдумы.

Несмотря на то, что стихи Юрия Ключникова публикуются в различных изданиях, журналах и газетах и его книги продаются не только в Сибири, но и в столице, несмотря на то, что его творческие вечера собирают в Москве сотни людей, все равно нельзя сказать, что он имеет шумную литературную известность. Наверное, все дело в том, что он не успел творчески реализоваться и обрести признание в советское время. А кто не успел, тот опоздал: сегодня же торжествуют совсем иные интересы и ценности, и самые замечательные современные поэты читаются только небольшим количеством поклонников. Тем не менее, его творчество постепенно становится все более известным.

 

2. ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ ПОЭТА

 

Будущий поэт в 1933 году в возрасте трех лет прошел через голод на Украине.Мальчика спас от неминуемой смерти родной дед, который периодически приносил ему хлеб. В начале войны мальчик с родителями жил в Харькове, и их район постоянно подвергался налетам фашистской авиации. Семье удалось эвакуироваться в самый последний момент, когда в Харьков уже входили немцы. После года жизни в эвакуации в саратовской деревне он уезжает в Кузбасс к отцу, который в то время запускал завод, перевезенный с Украины.

Его, как и многих детей войны, жестокое время лишило малой родины: первый раз — в 1941-м, когда он был вынужден бежать от фашистов. В наши дни состоялась вторая потеря родины: когда город Лебедин, где поэт родился, оказался под властью наследников Бандеры и Шухевича. А на Донбассе, где он жил несколько лет, до сих пор звучат выстрелы и льется кровь. Потому у Ключникова, как и у миллионов жителей России, оказавшихся военными переселенцами, несколько малых родин. Помимо лебединской это еще и саратовская степь (в память о которой он оставил яркие стихи и где ему в возрасте 11 лет пришлось провести год во время эвакуации); кулундинская степь в Сибири, и его любимый Горный Алтай, куда он водил сотни людей в экспедиции и где в течение многих лет бывает каждый год.

Потеря малой родины — это, конечно, если не трагедия, то очень серьезная драма для любого человека, тем более поэта. Но нет худа без добра: Донбасс судьба  заменила на  Кузбасс. С той поры Юрий Ключников больше не покидал Сибири. А энергии этого удивительного края, выковывающие сильные характеры, очень благодатны. Они помогли раскрыть лучшие грани в человеке, родившемся на далекой Украине. В школе он активно посещал литературный кружок, который вел ленинградский профессиональный литератор Федор Олесов, предсказывавший юному сочинителю большое будущее. Ключников поступил на филфак одного из лучших вузов страны — Томского университета, с отличием его окончил и по окончании учебы работал корреспондентом в газетах городов Кемерово и Ленинска-Кузнецкого, несколько лет  был  учителем, завучем и директором средней школы в селе Плотниково Промышленновского района Кемеровской области. После переезда в Новосибирск корреспондентом на новосибирском радио. Затем состоялась двухлетняя учеба на факультете журналистики Высшей партийной школы при ЦК КПСС в Москве, куда его, молодого и талантливого журналиста, послали в начале оттепели. В столице он получил прекрасное второе образование, дополненное активным посещением библиотеки Спецхрана.

Однако главные испытания и трудности пришлись на вторую половину жизни. Началась она вполне благоприятно: Юрий Ключников работал главным редактором новосибирского комитета по радиовещанию и телевидению, а затем занимал такой же пост в Западно-Сибирской студии кинохроники. Он ставил радиоспектакли, научился делать документальные фильмы, выигрывавшие региональные конкурсы. Но самым важным моментом своей биографии поэт считал эпизод, затянувшийся почти на 10 лет и возникший в связи с его религиозно-философскими поисками. Увлеченный идеями Н. К. Рериха, Ключников с группой единомышленников в 1979 году написал письмо властям, где предупреждал их о близости всеобщего кризиса в стране. Он сделал предложение по улучшению идеологии государства и обратил внимание на сакральные знания и опыт Востока, которые, по его мнению, могли бы оживить и одухотворить марксизм. На эти мирные предложения власть совершенно неожиданно для него ответила репрессиями и созданием партийного дела.

Юрий Ключников прошел в течение трех лет через 70 (!) партсобраний в различных инстанциях, где от него безуспешно требовали идеологического покаяния. Дело дошло до ЦК и Политбюро, но поэт стоял на своем и не собирался отрекаться от убеждений. Он боролся не за свою принадлежность к партии, а за то, чтобы как можно большее количество людей узнали о красоте и силе тех духовных  идей и знаний, которыми он был искренне увлечен и с которыми он связывал будущее возрождение страны.

 

Борьба завершилась получением строгого выговора по партийной линии с занесением в учетную карточку и увольнением с поста редактора в издательстве «Наука». По тогдашним законам человек с идеалистическим мировоззрением не мог занимать должность идеологического характера. Ему пришлось устроиться грузчиком на хлебозавод, где он проработал шесть лет. При этом его не печатали в течение многих лет (он получил с 1971-го по 1981 год более 100 отказов из редакций и  «толстых»  московских  журналов). В Союз писателей он вступил только в 2004 году в возрасте 74 (!) лет. А весь этот интереснейший эпизод в истории российского вольномыслия «справа», нацеленного не на ослабление власти в стране, а на ее укрепление и одухотворение, сегодня изучается историками, уже написано несколько книг на эту тему (в частности работы доктора исторических наук И. Кузнецова).

Неизвестно, как отразились бы на творчестве Юрия Ключникова раннее признание, известность, множество публикаций. Вполне возможно, что его творческая и духовная мотивация, стремление к самосовершенствованию и поиски истины серьезно ослабели бы и перед нами был бы другой, более благополучный и менее яркий, поэт. Но судьба творца не имеет сослагательных наклонений, сложилось, как сложилось. Разумеется, трудные жизненные испытания не могли не отразиться на мироощущении поэта и на его творчестве. Кого-то подобные жизненные передряги ломают, а кого-то закаляют. По собственному признанию Юрия Ключникова, испытания сделали из него поэта.

Юрий Ключников представляет собой тот тип литератора, который созрел и реализовался во второй половине жизни. Конечно, он, начавший писать с 12 лет, создавал серьезные тексты еще до своего партийного дела. Однако гораздо больший объем стихов, статей, эссе, очерков, по мастерству намного превосходящих раннее творчество, он создал уже после того, как прошел через идеологическую мясорубку. Удивительно, но она не просто закалила поэта, но и придала его творчеству новые импульсы, наполнив стихи энергией самопреодоления, радости, бодрости в неординарных испытаниях. Ключников не пошел по скользкой дороге диссидентства, которая была бы вполне логичной в момент гонений, приходившихся на 1980—1982 годы, и после начала перестройки  до наших дней он остался патриотом России.

 

3. ЛИРИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ ЮРИЯ КЛЮЧНИКОВА

 

Что нового внес в русскую поэзию своими стихами Юрий Ключников? Наверное, подробные ответы на эти вопросы — дело критиков и литературоведов будущего, сейчас же можно подвести лишь предварительные итоги. Начнем с содержательной стороны.

 

Новый тип лирического героя

Лирический герой поэзии Юрия Ключникова — это целостная, пассионарная, патриотически настроенная личность с активной гражданской позицией, жестко отрицающая дух времени с его коммерциализацией и гедонизмом. Этот герой (хочется назвать его «культурным героем») нацелен на служение своей стране творческими трудами, просвещением, молитвами и поступками, являющий собой новый тип героизма в отстаивании высоких идеалов. Такого героя можно назвать воином света, он не столько искатель, сколько знающий деятель. Его главное дело — отстаивание высокого в век пошлости, сопротивление злу (он отнюдь не непротивленец!), утверждение добра, самоотдача во имя России. Поведение такого героя — это не книжное, а реальное единство слова и поступка, которое не наступает, пока человек не очистит себя и свою память от «узелков» прошлых ошибок: «пока последний узелок твоим поступком не развязан». Он — сильный человек, который не сдается судьбе ни при каких обстоятельствах.

В какие-то моменты может оказаться,что духовная планка, заданная поэтическими идеалами Юрия Ключникова, слишком высока и предлагает обычным людям непосильный для них уровень самоотречения, который по силам только подвижникам. Но для поэта главное — чтобы человек остался человеком, в какое бы время ни попал, в каком бы месте ни оказался. Важны даже маленькие шаги на лестнице духовного восхождения того, кто думает сначала о стране и людях, потом — о себе.

 

Личная и поэтическая философия радости, бодрости и оптимизма

Юрий Ключников убежден: важно не просто служить людям, стране и Всевышнему, нужно учиться делать это с радостью. Отталкиваясь от известных слов Николая Заболоцкого«душа обязана трудиться», поэт утверждает:

 

Душа трудом всегда повязана

на небе, на земле — везде.

Но ведь она еще обязана

блаженство чувствовать в труде.

 

Перед кем обязана? Перед собой и Творцом, создавшим этот мир как прекрасное творение, которое люди неизменно ухудшают. Задача человека — все время держать в сознании этот высший образ, чистый духовный идеал, стремиться к тому, чтобы раскрыть его в себе, и служить ему, сохраняя радость и оптимизм перед лицом любых трудностей и препятствий. Речь идет не о розовом оптимизме наивного человек и не об американском поверхностном «позитиве», воплощенном в образе супермена с наклеенной улыбкой, маскирующей коварство хищника, который ради своих целей отключил эмпатию и сострадание. Поэзия Юрия Ключникова основана на оптимизме подлинном, глубоком, зрячем, хорошо видящем изнанку жизни, предполагающем умение чувствовать боль ближнего, сострадать людям и все равно верить в победу Света.

Поэт воспринимает вселенную как одухотворенную реальность. В его творчестве можно увидеть почитание православных корней и одновременно с этим уважительное отношение к духовной философии Востока, глубокий патриотизм, сочетающийся с универсализмом и «вселенскостью» взгляда на мир, преемственность с русской поэтической традицией, прежде всего с ее классическими формами.

В эту философию входит и восхищение красотами природы, прежде всего сибирско-алтайской, и ощущение непрерывности русской истории, которая, несмотря на множество революций и бунтов, через какое-то время начинала воспроизводить прежнюю матрицу. В ней естьи вера в великое будущее страны, и почитание советского периода, и преклонение перед женщиной, которое он может выразить в забытой сегодня форме рыцарского романса, и осмысление вечных тем жизни и смерти, добра и зла, света и тьмы. Самым же кратким определением поэзии Юрия Ключникова будет формула «поэзия радости и борьбы». Она, конечно, не отрицает боль и сострадание, пронизывающие многие стихи Юрия Ключникова, но исключает пессимизм, нытье и пораженчество. Таких стихотворений в наследии поэта просто нет.

 

Примирение противоречий

Поэт сформулировал и попытался решить в своем творчестве основные русские противоречия, о чем хорошо написал в свое время в предисловии к книге Юрия Ключникова «Русское окно» Лев Александрович Аннинский: власть и свобода, одиночество и мир, жизнелюбие и самоограничение, ад и рай российского бытия, материальный успех и бескорыстие, что само по себе интересно как творческий и жизненный опыт. Вот что пишет критик, исследуя «исток самосознания» поэта, принадлежащего, по его мнению, к довоенному поколению «последних идеалистов советской эпохи», и фиксируя перечень противоречий, которыми буквально нашпигованы строчки Юрия Ключникова:

 

«Куда судьба направит, в рай ли, в ад ли?

Разгадывать не стану Божий план.

Бывало, кто-то собирался в Адлер,

А приплывал с конвоем в Магадан.

 

Этот петлей обернувшийся маршрут действует отнюдь не только как невеселая шутка. Действует то, что эти пункты стянуты воедино. Что каждая строка начинена взрывной смесью.

Если счастье, то окаянное. Если «бронза везения», то рядом «свинец неудач».

Если ветер Арктики, то прорастающий южным слоистым туманом. Если блаженство, то прорастающее яростью. Если мудрость горя, то рядом — тщета удачи, и каждый элемент разрывается от внутренней корчи. Потеха и свобода — два нерасчленимых измерения жизни. Ложка дегтя неизменна в чистом меду поднебесья — и это ткань стиха, ткань жизни, ткань души. Стреляет и пляшет душа...

Словно огонь поджаривает стиховую музыку, поджигает ее, подпаляет. И это — в базисе, в основе самой строчечной сути. Стихи — какой-то терзающий душу черно-белый сплав. Внутри стиха — словно кощеева игла. Сломаешь, не сломаешь? А мы кто такие на острие иглы?

Вообще: мы кто такие?

 

В царстве скуки и рыночных клонов

Нам пространства свободного нет,

Ведь в любом из нас дремлет Обломов,

Маршал Жуков, бандит и поэт.

 

Суть опять-таки не только в том, что именно Обломов выставлен тут как образец нашей мягкости, а Жуков — как образец жесткости, суть в том, что они стиснуты вместе, скреплены иглой, соседствуют на узком пространстве, на острие строки. Бандит и поэт.

Да разве только эта пара выбрасывается из привычного бытия и вбрасывается в непривычное? Как вам понравится «обманутый Адам, которого нашла в капусте Ева»? А Авеля и Абеля в одной строке не хотите? Сковороду на кухне райского первожителя?

«А если вместо рая ад схлопочешь, не обижайся на Сковороду»… Ах, да это же знаменитый мудрец, которого век так и не славил.

Понятно, что рай и ад — излюбленные клеммы черного и белого, живого и мертвого, хрупкого и твердого, лживого и истинного; это в любой молекуле мироздания и это в любой поэтической ячейке ключниковского миростроя.

Рай и ад — только в сцепе; иногда они меняются ролями: рай оказывается невыносим, ад — спасителен; а главное — эти состояния уживаются в одном и том же сердце. «И вновь вздыхает русский ангел под ношей дьявольской своей». «И надсаживается душа, и изнемогает строка от проклятого вопроса: как совместить одно с другим?»».

Методы Юрия Ключникова примирения этих и других многочисленных и фундаментальных противоречий, проницательно выявленных Львом Аннинским, просты и, наверное, единственно возможны для того, кто хочет остаться живым «в мире рыночных клонов».

Нести свой крест. Лев Александрович пишет: «Крест — вот решающий (разрешающий) лейтмотив лирики Юрия Ключникова. Нести свой крест, как шерп несет на Эверест керосинку. Как несла свой крест Анна Ахматова. Как волок его злой, как африканский слон, Маяковский. Крест должен нести поэт сквозь все эпохи и сезоны».

Держать равновесие. И опять  замечание Аннинского: «Разум цепляется за это спасительное слово... Равновесие на краю пропасти... Да не одной, их там минимум две: огненная и ледяная. Кто поможет удержаться? «Богиня Равновесия». У которой в руках часы Справедливости».

Обрести равновесие, которому в творчестве Юрия Ключникова действительно придается огромное значение, помогают духовная практика, молитва, короче говоря, прямые отношения с Творцом. Это пробуждает в человеке мудрость, без которой он никогда не увидит, что любые противоречия содержат в себе глубинные общие основания, понимая которые мы всегда можем погасить любой конфликт и найти выход из самых сложных обстоятельств. Потому Владимир Бондаренко назвал стихи Ключникова «молением о России».

Быть верным своей музе. Писать стихи, культивируя в себе блаженство творчества. Это для поэта. Аннинский приводит строчку Юрия Ключникова и комментирует ее: «Бродить в лесу по лужам, сочиняя за строкой строку» — род саморегулирования души». А для любого человека - это значит осознанно и старательно заниматься любимым делом, полезным для людей и угодным Богу.

Синтез, предлагаемый Юрием Ключниковым, и вот эти принципы, выработанные им в процессе долгой жизни, помогли ему выдержать испытания и стать крупным поэтом. Значит, они могут помочь любому человеку, который хочет остаться живым в нашем полумертвом рыночном мире.

 

Синтез Востока и Запада для углубления самопознания и обретения русского пути

Речь идет и о собственной поэзии Юрия Ключникова, где тема поиска русской дороги всегда была главной, и о его переводах французской и персидской поэзии. Поэт за то, чтобы Россия училась у всех народов и культур, много знала, брала при этом все лучшее, что есть и на Западе, и на Востоке, но всегда шла по своему русскому пути. Кстати, разве не об этом ли нам говорил Пушкин?

Мало кому в XX веке, особенно в его второй половине, удавалось достаточно глубоко осмыслить в стихах и Запад, и Восток, но прежде всего, конечно, Россию и русский путь, причем сделать это на высоком художественном уровне. Сборник стихов это ярко иллюстрирует, поэтому его можно с полным основанием назвать «западно-восточным (или русско-сибирским) диваном» Юрия Ключникова. С той поправкой, что Запад и Восток в его стихах составляют две не очень большие спинки этого дивана, а основной корпус — русский.

В наследии Запада, откуда, по мнению поэта, у нас «все напасти, так устроена роза ветров», Юрий Ключников более всего ценит классическую культуру поэзии, причем поэзии не немецкой и тем более не англо-саксонской, а французской, той, что в свое время вскормила пушкинский гений. Поэтическая культура Запада дала России в свое время уроки красоты, доведенной до совершенства, высокую планку отшлифованности форм, честный поиск правды, верность музе.

Традиционная художественная и духовная культура католического Запада, по мнению Юрия Ключникова, — наш естественный и надежный союзник в сражении с мировым Левиафаном, из рогов которого растут различные пороки и перверсии. Тридцать лучших стихотворений лучших поэтов Франции, приведенных в сборнике, дают хорошее представление о том, что момент преемственности по отношению к западной культуре важно зафиксировать и осмыслить, чтобы идти дальше своим путем, как это опять-таки сделал тот же Пушкин.

Из восточного опыта поэту ближе всего такие достижения и черты, как духовная глубина, напряженность религиозного чувства, верность Творцу, которую Восток, прежде всего сакральный, никогда не терял, в отличие от Запада. Удивительно, но в сборнике Юрия Ключникова,глубокого знатока индийской мудрости, представлены не стихи поэтов Ариаварты (или страны ариев, как в древности называли Индию), а персидская поэзия.

Но, впрочем, что здесь удивительного? Персия интересовала и Пушкина, и В. Соловьева, и Хлебникова, и В. Брюсова, и Н. Гумилева, и С. Есенина, и Н. Клюева. Все шесть поэтов, переведенных Ключниковым (Рудаки, Фирдоуси, Омар Хайям, Руми, Саади, Хафиз), как известно, были суфиями, то есть духовными мастерами и мудрецами исламской традиции.

Почему же из всего огромного восточного мира Юрий Ключников выбрал именно эту сакральную традицию? Дело в том, что суфии — это просветленные поэты, имеющие огромный опыт духовной практики, соединяющей святость и стихию творчества. Для русской поэзии, стремящейся развиваться в направлении Света, этот опыт просто бесценен. Суфии знали рифму и создавали своишедевры в VIII веке, когда поэтическая Европа еще куталась в пеленки. Именно они оказали мощное влияние не только на испанскую, но и на всю европейскую культуру. И до Реконкисты, и после нее.

Важно подчеркнуть, что Восток для Ключникова — это отнюдь не образец для подражания, на который должна ориентироваться русская культура. Книга путешествий поэта по стране ариев так и называлась: «Я в Индии искал Россию». Иногда для познания своих корней полезно на время, но глубоко погрузиться в чужие глубины, тем более, если эти глубины уводят в Небо, объединяющее всех.

По мнению Ключникова, русским поэтам, выбирающим свой творческий путь между западным и восточным влиянием, полезно всматриваться в русскую историю, чтобы понять, как поступала на крутых виражах истории сама Россия. А она всегда в конце концов переваривала любое влияние и находила свой цивилизационный и культурный путь, превращая любое временное поражение в свою победу. Вот что говорит поэт в своей поэме «Певец и хан», в которой легко улавливаются знакомые всем исторические аналогии:

 

Не ведал хан, что слишком молод

Им завоеванный народ,

Что ханский меч,

Как добрый молот,

Его в единстве откует.

А кровь баторов ханских славных,

С чужой смешавшись кровью,

В срок

Родит орла,

И он, двуглавый,

По кровно-царственному праву

Воззрит на запад и восток.

 

Русское самосознание

Юрий Ключников дал целую программу для русского самосознания и России, во многих своих стихотворениях продолжив и развив формулу, открытую Николаем Рубцовым:

 

Россия, Русь, храни себя, храни!

Не гни колени от возросшей тяжести,

Не отступай под натиском продажности,

Сменившей наступление брони.

 

Или:

 

Не сдайся, Россия! Воскресни, Россия!

Не дай затоптать себя в землю врагам!

 

Грани этого «хранения русскости» и русского сопротивления глубоко и разнообразно раскрыты в его стихах. Это и бесстрашие, и долготерпение, и слушание своей глубинной природы, в котором голос сердца всегда больше значит, чем голос рассудка; и русская сметливость и парадоксальность, и самопожертвование, и верность Отчизне «до гробовой доски». Поэзия Ключникова утверждает не национализм, но патриотизм, для которого совершенно неважна группа крови и цвет кожи тех, кто пытается служить России. В стихотворении «Сергею Небольсину» он утверждает:

 

Мне наплевать, какой ты группы крови

И цвет каких волос тебе к лицу.

Нас разделить ничто не может, кроме

Кому служить — Творцу или тельцу.

 

Или в стихотворении «Донбасс» он пишет:

 

Нам все равно, широкий или узкий

Глаз у кого-то, был бы не похож

На прорезь для монеты. Слово «русский»

Для нас не плоть, тем более не нож.

Не ново слышать: русский украинец,

Но в Судный час и неба, и полей

Есть русский немец, чех, француз, кубинец,

Есть русский африканец и еврей.

 

Какую поэтическую линию наследует Юрий Ключников от своих предшественников? Чтобы лучше это понять, нужно обратиться к стихам сибиряка. Его любимый поэт — и в этом пристрастии он не оригинален — это Пушкин, которому он посвятил немало стихов и несколько статей. Но это также Николай Гумилев, Есенин, Пастернак, Твардовский, Заболоцкий, Рубцов. Если Пушкин и Есенин — это линия гармонии (если не в жизни, то именно в поэтическом настрое), то Гумилев и Заболоцкий — это активная воля, самопреодоление, самосозидание, борьба с препятствиями, в том числе и с внутренними. Потому Юрий Ключников не один раз обращается к известной формуле Заболоцкого «не позволяй душе лениться!», переиначивая ее на разные лады. Поэт совмещает в своем творчестве эти две программы, оставленные нам великими поэтами прошлого: прославление той гармонии и красоты мира, которая уже есть здесь и сейчас, и воспевание усилия, творящего то желанное будущее, которое еще нужно создать.

 

4. ТВОРЧЕСКИЙ МЕТОД ПОЭТА

 

Если говорить о  формальных новациях, привнесенных Юрием Ключниковым в русскую поэзию, то они состоят, на мой взгляд, в том, что он  дал новый импульс для классической формы и доказал своим творчеством, что она  жива и далеко не исчерпала своего потенциала. Поэт отвергает формальный авангардизм, который, по его мнению, вырывает поэта из той естественной поэтической традиции, дарованной ему вместе с языком, историей и культурой. «Вперед к классике, которая опередила многие современные виды искусства» — так можно выразить его творческий девиз.

Главными формальными скрепами, поддерживающими тело самого стиха, являются образы и рифмы. Юрий Ключников сохраняет известные размеры и использует самые обычные рифмы. Но иногда он вводит неожиданные рифмы, относящиеся к диаметрально противоположным смыслам и семантическим рядам, например, «Емеле» и «эмейле» (эту рифму поэта, соединяющую древние времена с XXI столетием, выделил Геннадий Иванов) или «элита» — «молитва». Такие полярные созвучия создают нужное для жизни стихотворения энергетическое поле, своего рода электрический ток, позволяющий передавать настроение. Поэт практически не пользуется верлибром, и в сборнике, за исключением двух стихотворений, не найти так называемых свободных размеров. Это проявляется даже в вольных переводах с французского: Юрий Ключников  перевел  на  русские рифмы все 250 стихотворений поэтов Франции, многие из которых перешли в XX веке на свободный размер. Он убежден, что это самый надежный и точный способ передачи чувства и мысли.

Рифма — локомотив стихотворения, но она рождается из стихии чувства и тянет за собой образы. В стихах Юрия Ключникова очень много образов и поэтических визуализаций, причем их динамика зависит от динамики рифм, то есть от слова, созвучного другим словам.

Поэт утверждает, что пишет стихи в первую очередь из переживаемого чувства, порождающего рифму. А она, в свою очередь, запускает образный ряд, целый каскад картинок, которые он проживает и запечатлевает через перекличку близких друг другу слов и рифм.

Особенность творческого метода Ключникова — его способность к глубинному погружению в предмет или образ, рождаемый в стихах, вплоть до перевоплощения и разговора от имени этого предмета или существа. Речь идет не просто о взгляде через призму описываемого предмета или героя, но именно о разговоре от его имени. Вот почему в этом сборнике немало стихотворений-монологов, которые ведут не только люди или живые существа, но и деревья, цветы (цветов в стихах поэта очень много) и даже представители так называемой неорганической природы: ручьи, горы, камни. Поэт разговаривает с ними, как древний даос, знающий их тайный язык. Да что говорить, и предметы, сделанные руками человека: тиски, наковальня, дорожные шпалы или корабль — у Ключникова имеют свой голос, произносят монологи и рассказывают свои истории. Это не игра или примеривание масок, а, скорее, неистребимая любознательность поэта, которому невероятно интересен мир, окружающий его, со своими глубинами и опасностями: «Жизнь огромная тем интересней, чем грозней и опасней она».

Такой подход делает стихи сибирского поэта очень живыми, а его взгляд на мир — широким и пластичным. В стихах поэта много света, ярких красок, чистых природных оттенков, природных звуков и запахов, которые иногда сливаются друг с другом в виде своеобразной синестезии: «оглушающе пахнут левкои» или «музыки цветов». И сквозь земную материю строчек и образов почти всегда просвечивают тонкие свечения, отражающие духовные миры, встроенные и в природу, и в человека. В итоге поэт создает объемную стихотворную реальность, прикосновение к которой раздвигает внутренние горизонты человека и нацеливает его на работу по преображению себя и совершенствование духа.

Значительная часть в его творчестве — философская поэзия, наполненная мудрыми мыслями, отчеканенными в одухотворенные афоризмы и короткие стихотворные формы. Такая форма не является новой, стихи афористического типа есть и у Пушкина, Тютчева, Блока, Леонида Мартынова, Юрия Кузнецова, и у целого ряда крупных современных поэтов. Но у Юрия Ключникова концентрация стихотворений этого типа особенно плотная. Сама направленность этих афоризмов, завершающаяся финальной строкой или двумя строками с призывом к действию, сродни молитвенной формуле. Суть афоризма — концентрированная простота, то есть то качество поэзии, к которому всю жизнь стремился Борис Пастернак, чье творчество Юрий Ключников всегда оценивал очень высоко. Он любит осмысливать в стихах и приводить к единству, к третьему состоянию фундаментальные противоречия и полюса бытия:

 

* * *

Петь хвалу судьбе своей нескоро

Научила Родина меня.

Принцип дополнительности Бора

Долго не желал усвоить я.

Лишь когда коснулась нежно муза

Самой кровоточащей струны,

Вник я в смысл священного союза

Бога и ударов сатаны.

 

Мятеж и смиренье

 

Рази любую гниль смелее

В своем дерзании святом.

Мятеж — надежный друг смиренья

На этом свете и на том.

В себе не уступи и пяди

Любым приманкам на пути.

Смиренье — значит с жизнью ладить,

Мятеж — от зла ее спасти…

------------------------------

*Принцип дополнительности датского физика Нильса Бора, который упоминается здесь как метафора, означает невозможность в одном физическом опыте измерить импульс и координаты частицы, для этой задачи нужны два разных прибора и два измерения.

 

* * *

Какая награда, блаженство какое,

Когда зажигаешь лампаду покоя!

Она не бездействием сердце наполнит —

Она о полете и цели напомнит.

 

О том, что в тебя с Сотворенья навечно

Господь поселил беспокойное нечто.

Покой и полет — это общий поток,

Попробуй освоить такой парадокс.

 

*  *  *

— Питайся прошлым и мечтою, —

Изрек мудрец, другой сказал:

— Живи реальностью лишь тою,

Что Бог тебе сегодня дал.

 

Что было — унеслось в преданье.

И смерть придет, как ни крутись.

Приемлю оба назиданья,

Но верю третьему — трудись!

 

Сибирский поэт всю свою творческую жизнь стремился добиться высокой ясности в своих стихах, сочетающейся с благоговением перед Непознаваемым и Несказуемым: «Пусть дрожжи выпадут на дно, а с ними страстность. Пусть обретет мое вино сухую ясность» или «Даже дьявол России не страшен, если ясно, где «нет», а где «да». И в то же время: «Живет в нас ослепительная тайна, в которой нет и не было конца». Это умение прояснять темные и неясные смыслы и превращать их в чеканные формулировки проявилось и в его французских переводах, о чем точно заметил С. Джимбинов в своем предисловии к уже упомянутому сборнику Юрия Ключникова «Откуда ты приходишь, красота?».

Переводы французской и персидской поэзии, украшающие сборник, и те проблемы, которые они ставят и помогают осмыслить, придают поэзии Юрия Ключникова новое звучание и глобальный масштаб. Будем надеяться, что история литературы расставит все по своим местам и стихи русского сибирского поэта займут свое достойное место в отечественной поэзии.

 

Сергей Ключников, кандидат философских наук, академик РАЕН, член Союза писателей России, главный редактор издательства «Беловодье»

 

 

 

 

Предисловие к сборнику Юрия Ключникова «Откуда ты приходишь, красота? Вольные переводы французской поэзии XII–XXвеков

 

1

Мы держим в руках антологию французской поэзии, подготовленную моим отцом,  поэтом и переводчиком Юрием Ключниковым. В ней помимо стихов помещен ряд статей. Это предисловие  профессора Литературного института  С.Б. Джимбинова, посвященное литературной стороне дела, данная статья, в которой сделана попытка проследить движение  национального духа Франции в поэзии, эссе переводчика «Пушкин и поэтическая Франция». Кроме того, книга содержит биографические статьи к каждому из 57 поэтов, и, наконец, собственные стихи  поэта-переводчика как отзвуки на творения  самых выдающихся  французских мастеров.

Работа над книгой началась еще в 60-е годы, когда автор,  самостоятельно изучивший французский язык начал переводить французских символистов. Тогда он ограничился переводом  всего полутора десятка стихотворений, так нигде и не опубликованных. Затем последовал большой временной  перерыв и уже в весьма преклонном возрасте Юрий Ключников вернулся к теме Франции и перевел более 250  стихотворений разных авторов. Тем, кто знаком с творчеством Ключникова (а в последние годы его стихи,  эссе и публицистика получили известность в России)  сама эта попытка может показаться довольно неожиданной- ведь  по своим взглядам и тяготениям Ключников  прежде всего  патриот, певец русской традиции и в немалой степени восточник. Об этом говорят совершенные  имшесть путешествий по Индии, встречи с мудрецами этой страны в ашрамах, описанные в его книге « Я в Индии искал Россию. Странствия по Ариаварте». Но как  оказалось восточник, хорошо знающий и понимающий Запад и западную культуру,  которому удалось  по –новому осмыслить диалог поэтической России и поэтической Европы.  

2

 Что же побудило Юрия Ключникова вернуться к переводам и расширить их количество? В первую очередь  стремление сделать  более доступным для русского читателя красоту и богатство французской поэзии, а также попытка осмыслить влияние Запада на русскую культуру и поклониться «священным камням Европы».  Французы в силу своего исторического возраста и тесных  с нами исторических связей – это наши учителя: самые лучшие представители отечественной культуры, включая Пушкина учились у них.  Мы   повторили ( правда с серьезными национальными вариациями) многие исторические зигзаги Франции, например,   революции, где,  правда  наши восставшие классы  сражались больше не  за идеалы индивидуальной свободы, а за народные коллективистские ценности.

Все, что происходило во Франции через какое-то время докатывалось и до России. В первую очередь это касалось  культуры, искусства, литературы.  Потому как ни настаивай на российской  художественной  самобытности  (что само по себе бесспорно), но остается неоспоримым фактом - русская поэтическая культура, особенно на своем раннем этапе развивалась под несомненным влиянием западной,  и прежде всего французской поэзии. Несмотря на войны и временные раздоры самым близким культурным союзником России в Западной Европе, оказывающим влияние на отечественную интеллигенцию  была вне сомнения  страна, породившая Верлена,  Марсельезу и Наполеона. Культурное и политическое  союзничество  между нашими странами сохраняется  и до сих пор.  Не зря в  современной глобальной политике именно  Франция  выступает как наиболее близкий и дружественный партнер России в Европе, как  опытный посредник  между нашей страной и остальным  Западом на   международных переговорах в случае возникновения  серьезных разногласий.

Русские литераторы по -разному относились ко Франции  на протяжении истории, нередко критиковали французскую культуру и жизнь за  отсутствие в ней  по их мнению  стремления к  истине, за недостаток глубины и увлечение внешним блеском. Одновременно   испытывали  сильную тягу к Франции, ездили , или мечтали съездить туда как тот же Пушкин. Даже высказывали как Маяковский готовность умереть   в Париже, если б, «не было такой земли – Москва».  Именно  об этом  глубоко русском увлечении и даже очаровании Францией  очень точно сказал поэт Юрий Кузнецов, отправивший «для того, кто по-прежнему молод» своих поэтических пегасов «во Францию-город на руины великих идей»:

 

Нам чужая душа — не потёмки

И не блеск Елисейских Полей.

Нам едино, что скажут потомки

Золотых потускневших людей.

Только русская память легка мне

И полна, как водой решето.

Но чужие священные камни,

Кроме нас, не оплачет никто.

И, конечно, русские поэты переводили французскую поэзию, отбирая при этом те стихи, которые были ближе  каждому переводившему. Проблема отбора авторов и стихов встала и перед Юрием Ключниковым.  По его  человеческому и поэтическому темпераменту ему  всегда были ближе цельные и сильные люди, как  в творчестве, так и в жизни. Потому вначале он хотел ограничил  свой выбор  поэтами данного типа. Однако в поэзии сила измеряется прежде всего искренностью и  талантом. Многие из поэтов жили бедно, бестолково,  совершая дикие с точки зрения обывателя поступки, в  своих произведениях являли собой  образцы цельности, силы, громадного жизнелюбия.  Другие при внешне благополучной жизни обладал повышенной ранимостью, несли в стихах отчаяние и трагизм.  В итоге переводчик  выбрал у каждого французского поэта  стихи, на глубинном уровне близкие русской традиции, где даже отчаяние и трагедийность рождают очистительные переживания.. Как например у Андрея Шенье или у  Гийома Аполлинера.  Хорошо обо всем  этом сказал критик Валентин Курбатов в своем предисловии к сборнику Юрия Ключникова «Дом и дым», где была опубликована первая серия переводов французской поэзии из 80 стихотворений:

«Но прочитаешь переводы и с радостью увидишь, как они естественны в книге. Совсем вроде не наши озорство и беспечность, любовь и игра со смертью – Франция что с неё возьмешь? – но и наши! Наши! Тут и видишь, как они держат лучшее в Ключникове, его свет и волю. Ведь перевод это всегда немного исповедь и автопортрет – в том, что ты переводишь и как».

В процессе работы над переводами Юрию Ключникову все более становилось понятно, что   образ европейской музы,  иногда представляемый чуть ли не в виде вавилонской блудницы, столкнувшей русскую поэзию на опасную тропу любования пороком далек от реальности. Во-первых, в наших  душах и своих демонов хватает и хватало всегда, а во-вторых, поэзия и литература  Франции - сложнейшее явление, где было  все – и свои соблазны, и свои высочайшие  духовные  имена и победы. Юрия Ключникова интересуют прежде всего, те творцы, которые  пройдя через все искушения и соблазны, выбрались на свет и стали  беззаветно служить  Истине и Музе.

3

Переводы  посвящены теме любви к женщине, родине и Богу. Тончайшее  понимание природы чувственной любви именно французами не оспаривается никем и даже отражено даже в  анекдотах.  Любовь французов ко всему французскому во  всех сферах жизни, включая товарные  предпочтения  также известно всем.  А вот тема любви французов  ко Всевышнему, религиозная тема в  поэзии Франции   освещена в России куда слабее. И сборник  в каком-то смысле восполняет  этот пробел. Проштудировав французскую поэзию Юрий Ключников нашел в ней  и открыл для нас пространство, где растут не только «цветы зла», порождающие порченную  декадентскую любовь, но и куда более высокие чувства и  устремления. Накал этой  страстной любви  слышен не только в музыке верленовских строчек, но и в мужестве героев Сопротивления и даже в недавнем выстреле  Доминика Веннера в Нотр-Дам де Пари, отдавшего свою жизнь за дорогие его душе традиционные ценности.

 В этих переводах со всей полнотой  проявился   стихотворный дар поэта- ведь для того, чтобы  конгениально перевести классика  с другого языка требуется высокое поэтическое мастерство переводящего. А его может продемонстрировать прежде всего настоящий поэт: профессиональные переводчики-непоэты нередко грешат буквализмом. Будучи сам одним из самых  значительных поэтов современной России со своей  философией жизни и творчества Юрий Ключников  в силу своего поэтического темперамента просто не мог пойти по пути  копирования  переводимого им поэта. Он предпочел воспринять  каждое французское стихотворение  как  некое  растение, из корней которого набухают множество разнонаправленных  побегов и которое надо пересаживать на другую почву, действуя мудро  и понимая, что взойдут далеко не все эти побеги. Ключников видит свою задачу в том, чтобы  не насилуя авторский текст  все-таки  помочь  читателю разглядеть и усилить тот побег, который наиболее ярок и силен..

В процессе  решения этой непростой задачи у переводчика родилась следующая  творческая стратегия.

Во-первых, он стал переводить французские стихи ясным, современным языком, тяготеющим к слогу русской  классической поэзии, стараясь максимально точно расшифровать «темные « герметические места.

Во-вторых, он практически во всех стихотворениях использовал рифму, избегая верлибра, за активным использованием которого в современной российской поэзии при переводах по его глубокому  убеждению нередко  скрывается   простое неумение писать. Даже если стихотворение было написано верлибром или оно представляет собой ритмизированную прозу (Шатобриан, Сен-Жон Перс, Экзюпери), Юрий Ключников все равно превращает его в полноценный образец  многоцветной рифмованной поэзии. Выигрыш по сравнению с  одноцветными белыми переводами  огромный. Попытаемся вспомнить хоть один переведенный верлибром стих даже великого французского или англоязычного поэта. Много ли  стихотворений мы сможем воспроизвести в памяти целиком? Иностранная поэзия является для нас как это ни парадоксально одной из самой закрытой областей чужой культуры как раз в силу того, что в ее случае мы имеем дело с необходимостью двойного по сути перевода- на другой язык и на язык рифм. Причем и то, и другое нужно уметь делать на очень высоком уровне.  Не все переводчики  способны не просто переводить, но заново на своем родном языке рождать  подлинную поэзию.  Юрий Ключников свободно владеет этими двумя видами мастерства. Он убежден, что  рифма благодаря эффекту созвучия оживляет стихотворенье и держит образ, не позволяя ему расползтись по  пространству тонких поэтических смыслов.

В-третьих, он старается заострить главную мысль стихотворения, сохраняя главный смысл стиха, его глубинную эмоцию,  основной образ,  внутреннюю музыку, допуская внесение дополнительных образов. Так в переводе стихотворения Шарля Орлеанского  «Сбросило время камзол» переводчик полностью сохранил главный образ пробуждающейся весенней земли, но в тоже время  в отдельных строчках допускает новации, отличающиеся от оригинала.

В-четвертых, он варьирует размер стиха, там, где можно, стараясь сохранять авторский выбор (так происходит  с сонетами), но в других случаях меняя размер.  Это позволяет лучше сохранить интонацию стихотворения.

Такая  гибкая стратегия делает каждое стихотворение  ясным, актуальным для человека нашего столетия , живым и по-настоящему красивым.

 Круг имен, вошедших в сборник  расширялся  постепенно. Переводчик не включил в сборник только несколько известных имен, которые скорее были теоретиками и лидерами литературных  направлений, нежели творцами яркой и глубокой поэзии- Франсуа Малерб,  Никола Буало, Андре Бретон. По мере углубления в стихию французской поэзии Юрий Ключников  постепенно пришел к убеждению, что необходимо хотя  бы в общих чертах дать общую панораму французской  лирики, охватывающую  период  в девять веков*,  от XII до XXI века, от  трубадуров и так называемой осени Средневековья до современного ультрамодерна, или если переходить на имена-  от трубадура  Кретьена де Труа до  постмодерниста Мишеля Уильбэка.  И он это сделал, единолично создав  самую крупную  за всю историю России авторскую антологию французской поэзии. По крайней мере именно  так  назвал  книгу   «Откуда ты приходишь, красота?»   профессор Литературного института Станислав Джимбинов- один из наиболее авторитетных в России  знатоков французской литературы.

*Вспомним замечательную статью переводчика французской поэзии Е. Витковского с похожим названием  «Семь веков французской поэзии».

4

 Действительно, перед нами не просто книга переводов, но  целая история  духовных исканий Европы и французов, осмысленная  Юрием Ключниковым через магический кристалл французской поэзии. За  девять веков произошло огромное количество  событий французской и мировой истории. Первые переводы относятся к XII веку –  так называемой  «осени Средневековья», времени крестовых походов, великого кипения страстей и мощных духовных искания  европейского человека. Согласно Гумилеву период «золотой осени» той или иной цивилизации  несет в себе множество культурных плодов. Формально французская история началась в 843 году с Верденского договора, зафиксировавшего появление молодого государства, которым правила династия Капетингов.  Но в девятом веке во Франции было еще не до поэзии. Чтобы в государстве появились сильные национальные поэты нужно время, чтобы осмыслить происходящее. Понадобилось несколько веков,  пока в стране  не появились поэты, перешагнувшие  тысячелетия и уверенно вписавшие  свои имена в анналы литературной Франции.

 О чем писали   Кретьен де Труа, Бернар де Вентадорн, Бертран Де Борн, Гираут де Борнейль- поэты, взявшиеся за перо на заре французской литературы? В первую очередь  надо понимать, что все эти авторы по роду своих занятий  трубадуры, а по духу –рыцари, защитники слабых. Темы, поднимаемые ими в поэзии относятся к категории вечных- любовь во всех ее проявлениях, доблесть в бою, честь, верность сюзерену (власти) , благородство духа,  поклонение Прекрасной Даме.  Кто-то из этих поэтов  оставляет стихи о том, что главное человеческая добродетель – это доблесть в сражениях, которая гораздо важнее всех видов любовных чувств, а  кто-то из них  ставит любовь на абсолютное первое место, утверждая ее превосходство  над долгом.  Если попытаться дать формулу, что за человек воспевается трубадурами, то наверное это человек героический и любящий. Не «герой-любовник» позднего времени, играющий в театре жизни  свою по большей части разрушительную роль, а рыцарь, готовый защищать свою Родину и Прекрасную Даму всеми силами своей души и способный ради любви пренебречь многими условностями..

Стихи свидетельствуют - ради  истинной любви человек может пойти на очень многое, даже на то, чтобы завести роман с замужней дамой и отбить ее  у законного мужа. И поэты скорее на стороне любящего, чем на стороне обманутого мужа, несмотря на  иную точку зрения церкви и официальной морали.  Национальный характер – вещь таинственная и почти не меняющаяся в веках. Переводы показывают, что уже тогда, в 12 -13  веках французы на любовном фронте были столь  же страстными, хотя форма признания  в любви несомненно выглядела возвышенней.

5

В 14-15 веках и  первой половине 16  века картина меняется. На дворе эпоха Возрождения. Сильно влияние Италии и Испании. Возникновение французского Возрождения связывают обычно с двором Маргариты Наваррской, которая сама писала стихи на любовные и философские темы. Тогда  образованные люди начали активно интересоваться античностью, ездить в Италию, создавать стихи. Клеман Маро, входивший в круг Наваррской  и находившийся под большим подозрением католической церкви за  гуманизм и сочувствие к Реформации писал свою жизнелюбивую любовную лирику. В центре внимания  этой поэзии уже не  героический рыцарь и  возвышенный трубадур, а  образованный городской житель,  в меру богобоязненный, тяготеющий к вольнодумству, ищущий утешения в жизненных удовольствиях и вместе с тем  задумывающийся о быстротечности жизни.  Это человек  ищущий себя, скорее размышляющий и чувствующий,  но не умеющий действовать во имя идеи, не герой, не воин.

Еще одну  линию французской поэзии представляли  Карл Орлеанский и гениальный Франсуа Вийон, выразившие иные грани формирующегося французского духа. Едва ли не первыми в Европе они, прежде всего, конечно, Вийон  проникли в глубину человека и открыли его двойственную природу. Мастер понимания душевных противоречий - Шекспир жил больше чем на век позднее. Вийоновские прозрения звучат до сих пор очень современно, а его формула «я знаю все, но только не себя» удивительно точно отражает духовное  состояние современного человека и человечества.  Человек двойственный, несущий в себе бездну или даже «две бездны» (выражение Достоевского), поэтически исследован именно этим полураскаявшимся поэтом- разбойником.

6

В конце 15 века и в 16 веке возникает новая  ситуация. Поэтическая Франция поворачивается к поискам своей национальной идентичности. Во Франции набирает силу движения гуманизма, утверждающее целостность человека и стремление улучшать его природу с помощью изучения античной философии. Гуманисты, стоящие на позиции антропоцентризма  ведут  полемику со схоластами, которые исповедуют идею теоцентризма.  Стремясь освободиться от церковной цензуры Сорбонны- цитадели схоластов, они создают свою организацию-Коллеж Трех Языков. Для французской литературы  XVIвека характерно  стремление к новизне формы и соединение элементов  Средневековья и Ренессанса. Гуманисты говорили о близости   французского языка не только к латинскому, но даже к греческому и боролись против латыни, предлагая изучать родной французский язык.

К гуманизму примыкает и движение Плеяды, возглавляемой Дю Белле и Ронсаром. Это движение воспевало духовный аристократизм, настаивала, что поэзия- это серьезный труд, а не праздное времяпровождение, предлагало отказаться от средневековых форм поэзии. Поэзия греков и римлян переосмысливается заново,  из нее заимствуются другие жанры ( оды, трагедии, эпопеи, гимны). Дю Белле подталкивал Ронсара к написанию «длинных поэм». Реформа французского языка, осуществленная ими,  была призвана повернуть его к народной стихии.

В поэзии  этих двух веков начинают более отчетливо звучать общественные патриотические ноты. Героем поэзии становится человек гражданственный, думающий о стране, ее значении, военных победах, а также о языке, на котором говорят  его соотечественники. Конечно, в реальности людей, вышедших на такой уровень ответственности за страну  было немного. Но Ронсар, де Белле и другие поэты Плеяды формировали мир  вокруг себя образцами своей высокой поэзии и прививали читателю высокие чувства и хороший  вкус. Переводы, представленные в книге хорошо иллюстрируют именно  эти процессы в жизни Франции эпохи Возрождения..

7

В XVIIвеке происходят  новые  серьезные перемены. Тридцатилетняя война, конфликт католиков и гугенотов, возросшее давление абсолютизма меняет атмосферу в обществе на всех уровнях. Стихия обстоятельств, увеличение страданий и растущая смертность заставляет человека задуматься об упорядочении жизни.  В философии начинает доминировать рационализм. Декарт культивирует примат мысли  над чувством, причем мысли, проникнутой сомнением, которое объявляется одним из главных инструментов познания. А разумное в культуре и обществе отождествляется с нравственным. Стиль классицизма, утвердившийся в ту пору  литературе и искусстве и  связанный с такими именами   как Расин,  Корнель, Мольер был художественным спутником рационализма. Появляется афористическая проза Ларошфуко, Паскаля, Лабрюйера. Литературные эксперименты возрожденческого гуманизма завершились  возвратом к чисто французской форме классицизма, теоретиком которого стал Малерб. Он  заявил о ненужности художественных излишеств и преувеличений. Именно в этот момент  в литературе начали формироваться  установка на  ясность, суховатость и логичность повествования, которая в больше степени проявилась в прозе и драматургии и которая считается одним из самых ярких свойств французского ума. Но в поэзии  стиль рационалистической ясности, сковывающий творческую свободу    продержался чуть  более  века и был полностью опровергнут  поэтами   конца XVIII -  первой половины XIXстолетия, которые начали писать совсем по-другому.

 Сделанные Юрием Ключниковым  переводы стихотворений Корнеля, Лафонтена,  Расина,  в большей степени прославившихся как драматурги и баснописцы  очень четко выражают сам дух классицизма. Это  поэзия мысли, в которой  преобладает морализаторство (искреннее и высокое), утверждаются христианские ценности, осмысливается бренность земного бытия. Герой поэзии- это человек, пытающийся с помощью своего разума преодолеть хаос жизни, раздвоенность и вернуться к гармонии, основанной на христианских ценностях и верности государству.

 

8

 

XVIIIвек  продолжил и развил рационализм, превратив его в эпоху  Просвещения с ее культом науки, представлением о человеке как Творце истории, борьбой с католической церковью и желанием перестроить общество и государство, во главе которого должен находиться образованный и свободолюбивый монарх-философ.  Если Италия была культурным и духовным лидером Возрождения, то Франция  безусловно стала  центром эпохи Просвещения.  Идеи Просвещения развивали Монтескье, Вольтер, Руссо, Дидро, Гольбах, Гельвеций. Стихи из этой когорты писал только Вольтер, творчеством которого увлекался молодой Пушкин. Три других поэта, которыми представлен  данный  век в сборнике «Откуда ты приходишь, красота?»- это таинственный граф Сен-Жермен, от которого сохранился его  единственный мистический сонет, гениальный  Андре Шенье и молодой Шатобриан, основной расцвет творчества которого пришелся на первую половину XIXвека.

 

Именно в это время интенсивно  создаются  академии, научные общества, масонские ложи, кружки, светские и художественные салоны.  Героем поэзии XVIIIвека  становится мощная  творческая индивидуальность, человек обладающий высоким гражданским темпераментом,   самостоятельно строящим  свою судьбу,  опираясь  на основе просвещенного разума.  Наиболее ярким представителем такой поэзии был философ Вольтер, деист, оппонент католической церкви и активный сторонник ограничения абсолютистской власти короля. Несколько стихотворений Вольтера, приведенные в этом сборнике отчетливо показывают, чем жил и дышал этот страстный человек,  певец земных радостей и  здравого смысла   идеолог эпохи разума, подготовивший умственную атмосферу общества для революции.

 

Среди историков литературы бытует мнение, что XVIII век не был веком лирической поэзии. Популярная в те годы сатира или галантная поэзия не дала выдающихся образцов литературы.  Особняком стоит фигура великого поэта Андре Шенье,  погибшего в якобинской мясорубке, но  успевшего в своих предсмертных, написанных в тюрьме  стихах  осмыслить  темный лик Великой Французской революции. Эта революция ставшая  итогом эпохи Просвещения  отчетливо показала самой Франции и остальному миру, что культ разума, оторванного от глубинных духовных корней может легко обернуться всплеском иррациональных страстей и явить миру разрушительный лик французской  национального характера, «бунт бессмысленный и беспощадный».

 

9

 

В XIXвеке история Франция, только что пережившей революцию была еще более бурной и драматичной, нежели в веке  XVVIII. Первая  республика, перешедшая в наполеоновскую Империю с ее ощущением могущества сменилось временем крушением Бонапарта и появлением русских казаков на улицах Парижа.  Затем были   сто дней возвращения Наполеона с его последующим поражением и  окончательным изгнанием,  реставрация Бурбонов  и недолговечная монархия при Луи-Филиппе  I, две революции 1830 и 1848 года,  ожесточенная борьба за власть между представителями французской элиты. А после  пошли другие времена и периоды- установление Второй республики, завершившееся  почти двадцатилетним периодом Второй Империи во главе с Наполеоном III, неудачная война Франции с Пруссией, Парижская Коммуна, Третья республика, до конца века раздираемая политическими кризисами и противоречиям.

 

Если представить те колоссальные испытания, которые обрушились на плечи французов в течении всего  нестабильного и драматического XIX века, то  трудно  даже помыслить о том, какая литература и поэзия могла существовать и развиваться в таких условиях. Но французы чем-то похожи на нас: чем труднее условия и драматичнее испытания тем мощнее сила духа, которую они проявляют. На протяжении всего столетия мы наблюдаем  огромный поэтический подъем во Франции! Достаточно вспомните имена великих поэтов этого труднейшего столетия, чтобы восхититься этим удивительным феноменом. Вдумаемся, какое соцветие перед нами-  Франсуа Шатобриан, Пьер Беранже,Марселина Деборд Вальмор,  Альфонс де Ламартин, Альфред де Виньи,  Виктор Гюго, Альфред де Мюссе, Теофил Готье, Жерар де Нерваль, Леконт де Лилль,Шарль Бодлер, Теодор Банвиль, Сюлли Прюдом,Жозе Мария Эредия, Стефан Малларме,Поль Верлен, Тристан Корбьер,  Артюр Рембо....Целый союз гениев! Каждый из этих поэтов представлен в книге Юрия Ключникова подборкой переводов.  За всеми этими мастерами пера множество школ, художественных направлений, литературных манифестов-  романтизм, поэзия  чистого искусства, символизм, декаденство.  Наверное, разнообразие исторических событий каким-то образом повлияло и на разнообразие поэтических форм.

 

Невозможно, как это было в прошлых веках, дать хотя бы в общих чертах художественную формулу века. У христианского поэта Ламартина лирический герой один, а  у символиста Верлена  совсем другой. Но если все же попытаться сделать самое приблизительное обобщение, то это человек ищущий, творческий и постоянно открывающий новые внутренние миры, некое субъективное пространство творческих возможностей.  С известной натяжкой можно сказать, что поэты Франции в конце XIXстолетия еще  до Фрейда открыли в себе сферу бессознательного, о реальности которой  им еще в XV веке впервые  сказал Вийон («Я знаю все, но только не себя») и попытались познать ее. Рембо говорил о ясновидении, помогающем постичь  тайны мира и природу творчества. Тематически поэзия  девятнадцатого века   очень разнообразна. Мастера пера  пытаются в своих стихах  заново осмыслить извечные темы, волнующие человека и отчасти отраженные в прошлой поэзии -  жизнь и смерть, разделенная и неразделенная любовь, радость осуществления мечты и горечь жизненных утрат, свобода и долг, молитва и  земной труд, гармония природы и дисгармония  человеческих отношений, и, конечно, красота земного и небесного мира.

 

Красота, прекрасное- это вообще французская тема, любимая как литературными идеологами, так и поэтами. В сборнике переводов Юрия Ключникова  она также доминирует. Наверное  Бодлер и Верлен  писали об этом более других. И они знали, что красота неоднозначна, что она иногда несет в себе разрушительную программу жизни. О двойственной природе красоты предупредил поэтов Бодлер: » В тебе и утро наше, и закат, и ясность, и дурное наважденье». И надо сказать, что поэты в своем подавляющем большинстве  вняли этому предупреждению  и не эстетизировали безобразия. Хотя критики не всегда это понимали  и даже адресовали подобный упрек самому Бодлеру, почему-то решив, что в стихотворении «Падаль» тот  любуется распадом. Переводчик  выразил  свое решительное несогласие с этой точкой зрения  в краткой преамбуле к стихам Бодлера. По мнению Юрия Ключникова у великого поэта речь идет не о  любовании гниющим трупом лошади, и не только о   признании смерти частью мирового порядка вещей, но и о  распаде общества, элиты, нравов.

Именно в XIX веке влияние французской поэзии на русскую достигло свое максимума. Юрий Ключников вывел интересную закономерность. В Золотой, пушкинский век французские духовные ветры для того же Пушкина были в основном  благоприятными  (хотя  «афеизмом» русского гения заразил Вольтер). В Серебряном веке наши поэты охотно усваивали из французских достижений, увы, не самые лучшие   декадентские черты,  как в поэзии, так и в жизни. Причем французские поэты первой волны влияний были все-таки звездами второй величины, но вторая волна почти целиком состояла из самых выдающихся первоклассных мастеров пера.  Наверное, дело в том, что зрелый Пушкин стал настолько творчески устойчивой личностью, что он уже был недосягаем для любых влияний извне, и сам мог повлиять на кого угодно, даже на царя.    Поэты  же Серебряного века, особенно в молодые годы оказались  слишком некритичными к тому, что нес им Запад, не увидели под красивой  формой   разрушительного содержания.  Иногда это влияние  проявлялось не  напрямую. Но очевидно, что образ  той музыки, к которой призывал Верлен  парадоксальным образом перекликается с темой музыки в стихах Блока, трансформировавшейся в музыку революции. И это при том, что Блок не принял «разлагающей иронии» декадентов»,  поэзия которых с его точки зрения нарушала « визгливым воем своей расстроенной души торжественность мирового оркестра».

Но  интересно, что  пройдя  через это очарование Францией и ее поэзией, почти каждый самобытный  русский поэт и в XIX и в XX веке оставлял его и начинал говорить своим голосом. Так происходило и с молодым Пушкиным, и с Лермонтовым, с Блоком, Гумилевым, Мандельштамом. Что же это все-таки было - извечный русский соблазн Европой,  подготовивший появление Серебряного века и в конце концов  русскую революцию  или нормальный культурный обмен, когда одни  великие гении справедливо  восхищаются другими  великими   гениями? Ведь, в конце концов, и культурная Франция  зачитывалась Толстым, Достоевским, Маяковским, Буниным и многими именами из  русской эмиграции!

10

XX век, особенно его первая половина принес Франции еще больший  груз испытаний, нежели  XIX.  Две изнурительных войны, гибель сотен тысяч  людей,  немецкая оккупация, движение Сопротивления, послевоенная разруха,  потеря бывших колониальных территорий, студенческие бунты.  Но и поэзия продолжала развиваться и пройдя через многие формальные искусы  даже окрепла, закалила свой классический чекан. Этот век  представлен в сборнике наибольшим количеством  самых разных ярких поэтов- Анри Ренье, Франсис Жамм, Поль Клодель,  Поль Валери, Гийом Аполлинер, Жюль Сюпервьель,Пьер Жув, Сен-Жон Перс,Жан Кокто, Поль Элюар, Луи Арагон, Антуан Сент –Экзюпери,Робер Деснос,  Жак Превер, Раймон Кено,  Эжен Гильвик,Рене Шар,Андре Френо, Рене Ги Каду, Жак Брель . Многие из них родились в  еще в XIXвеке, но как поэты состоялись в двадцатом. И они шли новыми путями, а не почивали на лаврах, добытых их великими предшественниками. Многие из них активно искали новые формы для воплощения своих мыслей и чувств, практикуя авангардные формы стихосложения или уходя в дебри сюрреализма. А сколько литературно-художественных школ было во Франции в  XXстолетии- дадаизм,  кубизм, сюрреализм, реализм, как «без берегов» (Роже Гароди), так и  с самыми фантастическими  «берегами»!

И, конечно, поэты  вслушивались не только в себя, но и в  меняющийся мир. Художник не может не отражать свое время.  Когда оно наполнено великими потрясениями, он  испытывает  чувство потерянности и даже смятения,  пытается уйти от своего времени  в другие эпохи,  подобно поэтам «Плеяды». Либо он увлекается мистикой, «автоматическим письмом» и погружается  в мир иррационального. Наконец, он  может уйти в традиционную религию и  сосредоточиться на духовно-религиозных переживаниях, как Клодель. Но когда эпоха бросает человеку вызов и ставит его перед лицом смерти, то у поэта возникаете другая возможность -  принять этот вызов и пойти на войну, как  Аполлинер или вступить в движение Сопротивления как это сделала  целая когорта французских литераторов. Стихи таких поэтов,  написанные по горячим следам сражений, сугубо реалистичны: перед лицом смерти нет необходимости эпатировать публику формальной новизной.

Если  попытаться определить, каким был литературный герой  лучшей  поэзии XX века, то можно сказать, что это человек с одной стороны продолжающий искать Истину и себя, а с другой человек сопротивляющийся, как врагу, так и духу века. Элюар, Деснос, Экзюпери, Арагон, Френо, Ги Каду- это поэты-воины, которые  противостояли не только нацистам, но и разрушительном идеалам пошлости и потребительства, проникшей в  и в умы сограждан, и в  пространство  высокой поэзии. Они отбросили темноту как принцип поэтической речи, отказались от герметических установок «чистого искусства», повернулись к гражданской общественной тематике. Это, кстати,  помогло таким художникам слова остаться на высоте и в  чисто субъективной  поэзии - в любовной, пейзажной, философской  лирике.

11

Отбор французских авторов, сделанный переводчиком   позволяет проследить всю историю духовных исканий Европы на протяжении целого тысячелетия, в которой главный герой  поэзии ( а значит и жизни) успел побывать:

- рыцарем и защитником Прекрасной Дамы,

- человеком, осознавшим свою двойственную природу,

 - гражданином, озабоченным судьбами  формирующейся нации,  и развитием ее языка,

- рационалистом,  опирающимся на  разум в борьбе с хаосом мира, стремящимся к просвещению и гражданским свободам,

 - творческим искателем, открывающим  новые грани своего  внутреннего мира и   субъективные пространства,

- патриотом своей страны, сопротивляющимся как внешнему врагу, так и духу времени с его пошлостью, коммерциализацией, потребительством и эстетическими уродствами.  

Разумеется, перед нами грубая схема, упрощающая сложное  и многоступенчатое   историческое развитие французского национального характера,  который весьма своеобразно преломляется в национальной поэзии. Но она позволяет хотя бы немного приблизиться к пониманию того, что происходило во французской истории на протяжении веков, как в национальной душе боролись между собой два ее лика- светлый и темный и к чему пришла сегодня страна, давшая миру Вийона, Бодлера и Верлена.

Так что же представляет собой Франция сейчас, если взглянуть на нее глазами поэта? В какой степени она сохранила те  достижения культуры и духовные ценности, которые вдохновляли ее поэтов на новые творческие поступки и свершения, а наших переводчиков на то, чтобы  познакомить отечественного читателя с  как можно большим  количеством переводов? И какой поучительный урок  мы можем извлечь из истории развития ее национального духа, преломленной через магический кристалл  ее поэзии?

Мы знаем, что Франция, Пятая Республика- это государство с отшлифованными демократическими процедурами, одна из самых передовых стран мира и тем более Европы, что она превосходно сохранила материальную оболочку своей культуры ( в отличии от нас),  что  французы сохранили свой  неподражаемый юмор, что это территория  неизбывного патриотизма, проявляющегося  в том числе и в  любви французов ко всему французскому, включая одежду, автомобили, законы и фильмы. Любая европейская страна завидует последовательности Франции  в стремлении ограничивать доступ иностранных киностудий на свой кинорынок. Мы знаем также,  что она страдает сегодня с одной стороны от нашествия мигрантов, с другой стороны от  экономических трудностей и всесилия европейской бюрократии и что в ней,  к сожалению,  уменьшилось число хороших поэтов, верных классической традиции французского стиха.

Можно ли сказать, как утверждают  некоторые отечественные публицисты, специализирующиеся на теме Европы, что главной культурной тенденцией Франции на протяжении последних веков была ее последовательная дегероизация, коммерциализация, торжество  потребительских и гедонистических идеалов?  И что это можно проследить по ее литературе?  Во многом так- трудно надеяться на иной результат, если главной установкой европейской цивилизации не без влияния Америки стало стремление к индивидуальному комфорту и защите права человека вести расслабленную жизнь. Но надо сказать со всей определенностью, что во французской поэзии  ее лирическим героем никогда не был сытый буржуа, думающий только о своем кошельке и наслаждении.  ( Кстати в отличии   от прозы, где негодяи вроде мопассановского «Милого друга» иногда изображаются  с симпатией. Воистину, слова Пушкина «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман» можно отнести к одухотворяющей природе  поэзии как таковой) . Но даже если обывательское начало на сегодняшний момент в Европе победило и автоматически сократило число людей, пишущих хорошие стихи борьба не закончена и думаю закончится не скоро.  Она сегодня перемещается в политическую плоскость, когда миллионы французов выходят на митинги против новых законов и когда в результате выборов к власти  приходят экзотические, но искренние  политики и движения, ратующие за возврат к традиционным ценностям.

Да, «священные камни Европы» сегодня затрещали во многих странах Старого Света, в том числе и во Франции. Раскол происходит сегодня по линии, что считать традиционными ценностями: духовность, коллективизм, героизм, борьба за «самостоянье человека», вечный поиск истины или себялюбие, накопительство, идеалы комфорта, вседозволенность, эгоизм,  откровенные пороки, выдаваемые за норму. Борьбе этой не одна тысяча лет, и у нас она нередко воспринимается как борьба между Россией и Западом. Юрий Ключников когда-то написал стихотворение, где есть строчки: «Все напасти России – с Запада, так устроена роза ветров». Однако если быть исторически точным, то Запад неоднороден и его лучшая, европейская часть, имеющая христианские католические корни сопротивляется другой  силе – американской и  протестантской в своей основе.  Все напасти России конечно  не от той части  Запада, которая  пытается отстоять свою  национальную традицию. И если Америка с ее глубинным неприятием России  и ее союзники- протестантские страны Европы  готовы сегодня объявить крестовый поход против России, то католический Запад (при всей сложности сегодняшних отношений Московского Патриархата и Ватикана), и народ Франции  являются глубинными естественными союзниками нашей страны и все больше поворачивается к России.

Потому  глубоко неправы те, кто  утверждает сегодня, что Европа для России не представляет никакого исторического, культурного и цивилизационного интереса, поскольку она выдохлась и превратилась в некое болото духа. И что весь европейский культурный багаж России, мол,  не нужен, раз он в итоге завершился подобным финалом.  Сакре Кёр, священное  пылающее сердце Франции, о котором вдохновенно писал замечательный французский мыслитель  Рене Генон  до сих пор живо и  бьется в унисон с  пульсом русской поэзии. Можно не сомневаться, что в стране появятся новые поэты, которые напишут стихи о смысле происходящей  борьбы, о величии французского духа,  и о  ее славной литературе, переводить которую в России  будут  новые переводчики.

12

Что касается антологии переводов Юрия Ключникова, то она наверняка найдет своего читателя и в России, и будет замечена там, во Франции, стране, несмотря на  все исторические коллизии, прошлые обиды и сегодняшний кризис остающейся одной из самых дружественных нам европейских держав. Знать и понимать надо не только врагов, но и тех, кто настроен более дружественно. Хотя бы потому, чтобы предупредить появление новых врагов и недоброжелателей.

Считается, что если бы политики, принимающие решения хорошо знали  бы историю и культуру  тех государств, с кем приходилось  взаимодействовать, то  совершили гораздо меньшее количество ошибок. История других стран и народов, их литература  несмотря на информационную открытость мира все равно отчасти закрыта и недоступна для нас в силу языкового барьера. В особенности это касается поэзии. А  изучать историю и проникать в менталитет и душу той или иной страны  можно не только в  результате изучении политической аналитики, но и по  поэтическим источникам, содержащим более глубокие пласты информации о национальном характере. Тем более,  если речь идет о периоде  почти в тысячу лет. Переводчик исходил из того, что  современной  России важно на своем родном языке зафиксировать в чеканных поэтических формулах  то, о чем думали люди дружественной  для нас культуры, как они любили, о чем мечтали и к чему стремились, что происходило в их жизни.  Такое понимание всегда ведет к   дальнейшему сближению позиций. Потому он постарался дать максимально полную картину лучших поэтических исканий  Франции на протяжении  девяти веков, дополнив стихи развернутым эссе о связующей роли  главного русского национального поэта Пушкина  в диалоге русской и французской культуры.

 Сегодня  в наш коммерческий и англоязычный  век на полках книжных магазинов России все меньше появляется  книг, содержащих переводы французской поэзии. Раньше пропагандой зарубежной поэзии в стране занималось государство, а сейчас только энтузиасты- одиночки. Но потребность в  таких изданиях есть, поскольку  образованные  люди России помнят о чарующей красоте стихов Вийона, Бодлера, Верлена, Рембо, Аполлинера и  не хотели, чтобы молодое поколение выросло, не зная  этой поэзии.  Потому есть надежда, что эта книга переводов Юрия Ключникова  внесет свой вклад в укрепление русско-французских поэтических и культурных связей, которые должны выдержать все исторические испытания.

Сергей Юрьевич Ключников, кандидат философских наук, академик РАЕН, член Союза писателей России, главный редактор издательства «Беловодье»

 

 

1. Путь к публикации

Когда я приступал к написанию статьи к итоговому поэтическому сборнику своего отца, то вначале хотел ограничиться чисто справочными задачами. Однако в процессе написания я понял, что лучше меня, человека, который наблюдает творчество поэта изнутри уже сорок лет, никто не знает ни его поэзии, ни прозы, ни публицистики, ни жизни. Понимая, что мнение сына, даже если он тоже писатель (хоть и в другой области), всегда субъективно, все же попытаюсь рассказать все, что, с моей точки зрения, читателю будет интересно узнать об этом необычном человеке и поэте.

Отец прожил большую жизнь, на протяжении которой написал очень много стихов Мы с ним отобрали для этого сборника примерно тысячу(!) самых лучших. В результате получилась не просто большая книга, но целая поэтическая антология одного автора. Правда, помимо стихов и вводной статьи замечательного отечественного критика Льва Аннинского книга содержит еще одно приложение из другого жанра - художественный мини-альбом картин жены Юрия Михайловича и моей матери, Лилии Ивановны Ключниковой– неизменной спутницы отца на протяжении 56 лет, поддерживающей его во всех начинаниях. Все это побудило меня как издателя, не делить сборник на несколько маленьких книг, но сделать один большой том, куда вошло все лучшее, созданное поэтическим пером отца.

О творчестве Юрия Ключникова хорошо отзывались многие люди, относящиеся к разным «станам», «лагерям» и школам, понимающие толк в поэзии и вообще в литературе. Среди них Виктор Астафьев, Владимир Солоухин, Вадим Кожинов, Юрий Селезнев, Евгений Евтушенко, Валентин Сидоров, Эдуард Балашов, Станислав Золотцев, Леонид Ханбеков, Сергей Гонцов, Владимир Бондаренко, Лев Аннинский. . Прежде чем говорить о самих стихах, кое- что расскажу об их судьбе и о том, как они воспринимались некоторыми из только что перечисленных мастеров слова. Кого-то из них уже нет в живых, но память живо запечатлела их добрые слова и дела по отношению к творчеству сибирского поэта. Так с легкой руки Владимира Солоухина подборка стихов Юрия Ключникова в середине 80-х была предложена в журнал «Москва» (хотя опубликовано одно). Сам Солоухин, которому я, молодой парень из Сибири, привез рукопись отцовских стихов отреагировал оригинально, спросив меня: «А сколько лет-то поэту?», и услышав в ответ: «Сорок два» он, характерно окая, заметил: «Так помирать-то пора поэту!». Но рукопись все же взял. Через пару месяцев в Новосибирск пришло солоухинское письмо, где он высоко отозвался о лирическом даре отца, попутно похвалив «заряд хорошей злости», которая встречается в его стихах и которой «нам сегодня так не хватает».

Однако одного опубликованного стихотворения для вхождения в мир большой литературы разумеется не хватило. В течение ряда лет десятки раз Юрий Ключников посылал подборки своих стихов в столичные журналы. Увы, безрезультатно. В 1986 году Виктор Астафьев, ознакомившись со стихами Ю. Ключникова, прислал автору несколько теплых ободряющих писем и отобрал его стихи в сборник «Час России», который собрал вместе с Романом Солнцевым, как антология одного стихотворения российских поэтов. Затем были опубликованы еще две подборки стихов в журналах «Смена» и Студенческий меридиан». Кстати в «Смене» (№4 за 1987 г.) стихи сопровождались биографической справкой и фотографиями поэта, который грузит лотки с хлебом в машину-хлебовозку. Такая экзотическая картинка сопровождалась комментарием: «подобно тому, как некоторые столичные интеллектуалы отправлялись в Сибирь за туманом и запахами тайги, Ключников сменил рабочий стол редактора в поисках живого запаха хлеба». Понятно, что факт вынужденного «искания» запахов хлеба» был в рецензии опущен. И снова долгое молчание на этот раз в эпоху гласности, которая более десяти лет не пускала Юрию Ключникова ни в один столичный журнал .

В 1982 году мой отец знакомится с Вадимом Валерьяновичем Кожиновым, известным литературоведом, критиком, а позднее историком, который мог одним своим словом творить тогда литературные репутации, открывшим для читателей имена Рубцова, Передреева, Соколова, Казанцева. С Вадимом Валериановичем они встречались периодически до самой смерти Кожинова во время приездов отца в Москву. Поначалу Кожинов отнесся к стихам отца сдержанно. Он произнёс фразу, что стихи нравятся ему по духу, но «пока им чего-то не хватает»:

«Ваши стихи входят в четыре-пять процентов того лучшего, что есть в современной поэзии, но я-то занимаюсь продвижением лишь одного процента». Больше чем стихи, Кожинову понравилось эссе Юрия Ключникова «Мистический Пушкин». Он давал читать его самым разным своим друзьям, и, по словам критика, все они отозвались об этом эссе очень положительно. Даже Юрий Кузнецов, который вряд ли когда-нибудь похвалил бы отцовскую поэзию, как, впрочем, и редко какую вообще, положительно оценил эту статью ( при том, что сам к Пушкину относился сложно) и выразил согласие познакомиться с автором. Такие встречи состоялись в Москве и в Новосибирске. А с Кожиновым отец встречался многократно. Я был свидетелем этих встреч и дома у Вадима Валерьяновича, и в ИМЛИ на протяжении многих лет. Кожинов признавался мне, что Юрий Михайлович глубоко симпатичен ему за ясный ум, объективность изложения,, олимпийское отношение к укусам врагов и даже за внешность, в которой он видел «ярчайшее проявление индоевропейского типа». Еще ему очень нравилась статья отца «Россия Астольфа де Кюстина и восточных пророчеств», которую он даже хотел публиковать в каком-то журнале. Думаю, что если бы контакты отца с Кожиновым были бы плотнее, то отец начал бы регулярно бы печататься раньше, чем получилось, и вступил бы в союз писателей России всё-таки не в 73 года.

По настоящему высокой оценки от такого взыскательного эксперта как Кожинов Юрий Ключников удостоился только за несколько месяцев до смерти этого выдающегося литератора и национального мыслителя. Ознакомившись со сборником «Белый остров» Кожинов признался мне, что изменил свое мнение о поэзии отца, что она очень нужна современной России. Дело было в конце 2000-го года. Кожинов даже хотел написать об этом сборнике статью, но, увы, не успел.

Юрий Ключников родился 24 декабря 1930 года, в городе Лебедине, Сумской области, в семье рабочего. Отец поэта работал в разных городах Украины и Белоруссии, и семья переезжала с места на место. Последним городом жизни семьи перед войной был Харьков. Наблюдая жизнь разных поэтов и писателей, мы знаем, что у многих из них была своя Арина Родионовна. У отца её роль сыграла мать будущего поэта Екатерина Тимофеевна, человек необыкновенно тонкий, интересный, ищущий. Именно она помогла сформировать интерес мальчика к литературе.

Будучи простой домохозяйкой, она сама очень много читала и старалась приобщить своих троих детей (Юра был старшим) к высокому искусству, к классике.

Женщина любила читать вслух детям народные сказки, Гоголя, Пушкина. В семье, где в военные и послевоенные годы приходилось считать каждую копейку, на покупку книг не скупились. В отрочестве Юрий Ключников буквально «проглотил» целые собрания сочинений Пушкина, Гоголя, Льва Толстого, Некрасова, Сергеева-Ценского, Бестужева-Марлинского, историка Тарле, а также классиков украинской литературы — Тараса Шевченко, Леси Украинки, Ивана Франко. В семье постоянно пели, у Екатерины Тимофеевны был чудесный голос и она знала множество народных русских и украинских песен, которые любила петь детям по вечерам. Она же передала Юре абсолютный слух. Кроме того, Юрий Ключников ещё в Харькове несколько лет посещал академический хор мальчиков, где детей учили петь как народные песни, так и арии из опер. Не отсюда ли особая музыкальность многих ключниковских стихов, часть которых будет в дальнейшем положена на музыку, причём самых различных стилей — и в бардовском, и в эстрадном, и в академическом, и даже в фольклорно-этническом?

Писать стихи Юрий Ключников начал рано - с двенадцати лет. Причем первым толчком к пробуждению поэтических струн души стали для него впечатления военного детства. По неожиданной логике главную роль сыграл год эвакуации в саратовской деревне, куда 11-летний подросток попал вместе с родителями, успевшими покинуть Харьков в момент, когда в него с другого конца города уже входили немецкие войска. После ужасов бомбежек раздолье и красота среднерусской природы с ее весенними разливами реки и бурным цветением полей настолько глубоко вошла в детскую душу, что поэт, повзрослев много раз обращался к этим воспоминаниям в зрелом возрасте:

Небом этим, степью,
Удивленьем,
Красотой, упавшей в душу мне
Я обязан маленькой деревне,
А выходит –
И большой войне.
С ними в грудь мою вошла Россия
Бабушкиной сказкой наяву…

После того, как семья Ключниковых покинула промежуточный поволжский пункт своих эвакуаций и прибыла в Сибирь, в Кузбасс, подросток начинает посещать литературный кружок в шахтерском городке – Ленинске-Кузнецком. Атмосфера в этом криминализованном городе (где даже в наши 90-е годы согласно статистике каждый третий (!) житель хотя бы однажды побывал за решеткой) была совсем иной, чем в спокойном довоенном Харькове. Подростковые драки, поножовщина, бандитизм были столь сильны, что погнали начинающего поэта в секцию бокса. Все это могло ожесточить юную душу, имевшую уже тогда отнюдь не книжную судьбу. Впрочем, предоставим слово самому Юрию Ключникову, который написал небольшое эссе о том, с чего начинался его путь в литературу. Позволю себе прокомментировать его.

2. Поэты и поэзия (первые опыты)

Стихи начал писать в 12 лет в 5-м классе в г. Ленинске-Кузнецком, где русский язык и литературу вели чудная старенькая учительница Вера Владимировна (фамилию не помню или никогда не знал). Она меня выделяла из остальных учеников за сочинения, которые я писал то в прозе, то в стихах. Часто хвалила, к понятному неудовольствию соклассников. Они дразнили меня «головастиком» и «поэтом». «Головастиком» - потому, что был весьма худ, большая голова сидела на тонкой и длинной шее.

Из 15 или 20 ребят, с которыми учился (остальные девочки) закончили среднюю школу, а потом получили высшее образование двое: Федя Дружинин и я. Дружинин стал шахтёром, начальником прославившейся на всю страну шахты имени Кирова в Л-К. Остальные ушли в ФЗО, ремесленные училища или сели в тюрьмы.

В 1943 году я послал свои стихи в Новосибирск, в журнал «Сибирские Огни». Ответила довольно тёплым письмом литконсультант журнала Елизавета Стюарт. Позднее я с ней познакомился лично, когда работал гл. редактором художественного вещания обл. радио в Новосибирске и приглашал с чтением стихов в радиопередачи. Что посылал, не помню, но одно стихотворение каким-то чудом сохранилось одно, остальные давно исчезли.

Сибирская весна

Над городом, над грязью
Протяжный вой гудка
Нестиранною бязью
Несутся облака.

Свистит в деревьях ветер
И нагоняет сны,
Что нет на белом свете
Ни солнца, ни весны.

Бредёт по лужам нищий,
Он сумрачен и хмур,
А окна безразлично
Глядят вослед ему.

Шататься надоело,
Никто не подаёт.
Кому какое дело?
У каждого – своё…

Бредёт по чёрной грязи,
Свою ушанку сняв.
Какое безобразье
Сибирская весна.

*(в ту пору в 8 утра горожан будили на работу гудок завода «Красный Октябрь», где мой отец работал мастером цеха).

Те, кто бывает весной в сибирских провинциальных городах в наши дни, могли бы согласиться с тем, насколько современно во многих смыслах звучат эти наивные стихи, написанные почти 70 лет назад! По духу сострадания и заряду искренности стихи Юрия Ключникова резко контрастировали с официальной пропагандой. Отец пишет:

Елизавета Стюарт, видимо, не поняла, что имеет дело с 13- летним подростком, подумала, что стихи пишет человек постарше, ответила в таком духе: мы переживаем годы, когда нужно все мысли направить на победу, а не на шатающихся нищих, Но стихи похвалила, сказала: образы, хоти и мрачные, но яркие. Тогда же произошла одна встреча, которая усилила для меня вес советов Стюарт. Учась в школе, я состоял в городском Доме пионеров, где пел в хоре и читал свои стихи, Мы часто давали концерты в подшефных госпиталях, где нас очень тепло принимали раненые солдаты, Дело понятное – среди раненных были отцы, оставившие в тылу семьи, с которыми давно не виделись. Они угощали нас шоколадом, яблоками, что в ту пору было для детей военных лет немыслимым лакомством. Помню однажды я читал в госпитале свои душещипательные вирши о солдате, который после боя слушает пение соловья в лесу и вспоминает родные сибирские края. Закончил, мне дружно похлопала палата, но неожиданно откуда сверху надо мной раздался голос, Я поднял голову и увидел некое подобие детской зыбки, в которой висело полчеловека, то есть человек без ног, с одной рукой в которой дымилась папироса. Он отрецензировал мои стихи, и эту рецензию я, много лет спустя, изложил в одном из своих стихотворений.

Толк из тебя, быть может, мальчик будет,
Когда оставишь выдумки свои,
На тех полях, где умирают люди,
Им не поют с берёзок соловьи.

В общем, под влиянием этих двух оценок – профессионального поэта и глубокого инвалида-солдата я стал писать совсем другие стихи, которые были востребованы в ту пору. Одно из них, посвящённое победе, было опубликовано в городской газете. К теме Победы я обращаюсь в своих стихах до сих пор и ей же завершаю сборник « Русское окно».

Тогда же стал посещать литературный кружок при городской библиотеке. Руководил им эвакуированный из Ленинграда писатель Фёдор Олесов. Его сочинений не читал, но знаю, что ещё до войны он опубликовал роман «Возвращение» о своём беспризорном детстве, - книгу, замеченную А.М. Горьким и А.С. Макаренко. Это открыло ему двери в питерские литературные круги и в СП СССР. Живя в Кузбассе, опубликовал после войны роман «Прощание молча», резко раскритикованный в местной печати. В 1946 или 47-м он вернулся в Ленинград, о его дальнейшей судьбе ничего не знаю.

Но вспоминаю первого литературного наставника тепло, бывал у него дома, где меня так же тепло принимала жена писателя Лидия Григорьевна. Оба пророчили мне большое литературное будущее. И в литературном кружке ко мне, тогда четырнадцатилетнему пацану взрослые, пробующие себя в прозе и в поэзии. Люди, относились как к равному. Среди них были фронтовики. С одни из них Юрием Синкиным, командиром батареи на фронте, гвардии старшим лейтенантом, я сдружился. Он меня называл «полупоэт и полудетка». Не знаю, удалось ли кому-нибудь из этих спутников моего детства, стать писателем.

Заведовала библиотекой, где собирался литературный кружок, Клавдия Ивановна Гоголева, которая тоже благоволила ко мне и к моему другу детства Николаю Киселёву, позднее ставшему профессором Томского университета. Эта дружба связывала нас с 1945-го по 1998, когда Николай отбыл на другой уровень Бытия. А в ту пору мы часами рылись в фондах библиотеки, изучая всё казавшееся нам интересным. Самое интересное брали домой. Оба, в первую очередь, увлекались поэзией. Перечли все поэтические сборники библиотеки, а среди них была знаменитая «Антология» 1925 года издания, где фигурировали ранняя Ахматова, Гумилёв, Бальмонт, Белый, Иннокентий Анненский, словом вся поэтическая элита Серебряного века. Естественно тогда же жадно перечитали опубликованный поэтический Парнас СССР от Маяковского и Асеева до поэтов Великой Отечественной. Всё это было обсуждено в долгих беседах с Николаем Киселёвым.

Помню, как нас ошеломило первое знакомство с поэзией Бориса Пастернака. Сборников поэта в библиотеке было почему-то очень много, и все они находились в отличном состоянии, т.е. совершенно не зачитаны, читательские формуляры свидетельствовали, что некоторые из книг никто из читателей никогда не брал домой.

Далеко не всё мы понимал в сложной лирике поэта, но она завораживала своей музыкой, своей непохожестью на всё, что до сих пор мы читали . Поразило «Определение поэзии» (Это круто налившийся свист, это щёлканье сдавленных льдинок, это ночь, леденящая лист, это двух соловьёв поединок». Поразил портрет Ленина, через много лет, когда Ленина стала топтать демократическая шушера, я процитировал этот портрет в своей статье «Непонятый доктор ( страсти по Пастернаку)». И вообще Пастернак со всеми его противоречиями, с симпатией к Сталину, с 16-ью занудным прозаическими главами «Доктора Живаго» и с гениальной поэтической семнадцатой главой этого романа до сих пор остаётся для меня своего рода образцом «неангажированного» художника наряду с Есениным, Блоком, Твардовским.

Но не скажу, что названные имена из «Антологии» тогда слишком уж запали на ум. Больше импонировали Симонов, Багрицкий, Сурков. С Есениным познакомился впервые в 1947 г. когда вышел небольшой однотомник его избранных стихов. Есенин надолго затмил в моём воображении даже Пастернака. И до сих пор ранжир моего поэтического Пантеона выстраивается в следующем порядке: Пушкин, Есенин, Лермонтов, Пастернак, .далее остальные.

Серьёзные занятия литературным творчеством начались, по существу, в 70-у годы, когда мне было за сорок, поэтому говорить о влиянии каких-то авторов на мой творческий процесс затрудняюсь. Даже Пастернаку никогда не пытался подражать. Из поэтов самой поздней поры ценю творчество тех, кто собраны в антологиях Вадима Кожинова (Рубцова, Передреева, Казанцева, Юрия Кузнецова).

3. Его университеты

Потом последовал вполне логичное для человека увлекающегося литературой поступление в Томский университет, где Юрий Ключников получил очень хорошее по тем временам филологическое образование. Томск тогда на всю страну славился высоким уровнем преподавания разных, в том числе гуманитарных дисциплин.

Кстати в Нарымский край, ссылали интеллигенцию еще до революции, а во время войны там преподавали лучшие профессора из Москвы и Ленинграда, переезжавшие туда целыми кафедрами. Отец с благодарностью вспоминал годы учебы в одном из лучших университетов страны:

«Плотное знакомство с зарубежной поэзией и литературой вообще началось в университете благодаря великолепным лекциям Николая Александровича Гуляева ( хотя «Мартин Идеен» Джека Лондона и «Красное и чёрное» Стендаля были прочтены в 15-16 лет, надолго врезавшись в душу). Портрет Д. Лондона даже повесил у себя в кабинете, когда был директором средней школы в селе Плотникове. Приехавший как-то в школу секретарь райкома партии спросил, кто это у тебя над рабочим столом. Я ответил. Он кратко распорядился – сними и повесь Ленина. Я спорить не стал, поместил Ленина рядом с Д. Лондоном.

А в университете увлёкся Байроном, Шелли, Бёрнсом, Блейком, Рильке, но особенно французами. Дело в том, что обязательным иностранным языком на филологическом отделении был французский, преподавание его в ТГУ было поставлено весьма не плохо. Я употребил дополнительное рвение и к третьему курсу читал Шарля Бодлера, Поля Верлена, Артюра Рембо, Гийома Аполлинера и других французов в оригинале. С той поры убедился, что поэт - особая статья, его можно понять лишь на родном языке. Например, переведённый Верлен не произвёл на меня никакого впечатления, даже показался скучным и манерным И уж в подмётки не годится, как я считал, к близкому ему по духу Есенину. Но в оригинале его природная стихотворная музыка Верлена зачаровывает. Рембо же. показался интересен и в переводах, собственно он-то и заставил меня сесть за французский. Рембо, как поэт, закончивший свою поэтическую карьеру к 19-летнему возрасту до сих пор остаётся одним из любимых иностранцев наряду с Аполлинером, Эдгаром По, Экзюпери и другими, чья жизнь шла в полном соответствии с творчеством.

Литература Востока в университете звучала слабо. С поэзией Китая, например, я познакомился лишь в 50-е годы в разных переводах, с японцами – ещё позже. Запомнились переводы Ли Бо и Ду Фу, выполненные Анной Ахматовой».

4. Между деревней и городом

Однако – парадокс: будущий литератор, учившийся с увлечением и с хорошими оценками почему-то перестал писать стихи на целых два десятилетия. Правда, он руководил университетским литературным кружком, но не поэтической, а скорее научной направленности, где студенты делали доклады о писателях, и лишь на пятом курсе несколько раз публиковал свои стихи в университетской многотиражке. Однако жизнь возобладала над литературой.

Женитьба на пятом курсе университета на студентке исторического факультета Лилии Белимовой, распределение в городскую газету «Молодость Кузбасса» в его столицу – Кемерово, где будущий поэт отработал два года, мыканье по съемным жилищам, а потом после неудачных попыток решить квартирный вопрос (который портил не только москвичей!), возвращение к родителям в Ленинск-Кузнецкий и работа корреспондентом в «Ленинском шахтере», десять лет назад напечатавшим его первые стихи… – таковы главные вехи жизни этого периода. После рождения детей пришлось откликнуться на хрущевский призыв к интеллигенции и поехать на освоение села, где с квартирами обстояло дело проще. Несколько лет работы в сельской школе учителем, завучем и даже директором школы позволили расширить жизненный опыт и пробудили в нем, горожанине, любовь к земле и деревне. Об этом он позднее напишет в стихах:

Жмусь, как вырванный куст к деревам,
Натыкаясь на встречное жжение -
По невросшим суглинок корням
Тяжко ходит топор отторжения.

Я в вине его не утоплю,
Я челнок, я еще балансирую,
Я деревню и город люблю
Пополам с одинаковой силою.

Во время своей сельской жизни Юрий Ключников несколько раз брался за перо и пробовал писать стихи, но оставлял свои попытки по собственному признанию, ему для этого «чего-то не хватало». Отец признавался:

«Серьёзные занятия литературным творчеством начались, по существу, в 70-е годы, когда мне было за сорок, поэтому говорить о влиянии каких-то обстоятельств или авторов на мой творческий процесс затрудняюсь. Даже Пастернаку никогда не пытался подражать. Из поэтов самой поздней поры ценю творчество тех, чьи избранные стихи собраны в антологиях Вадима Кожинова ( Рубцов, Передреев, Казанцев, Юрий Кузнецов), и Ларисы Барановой-Гонченко (Верстаков, Шипилов, Артемьев и другие).

После четырёх лет жизни в сельской тишине молодого человека вновь потянули к себе огни большого города. Он переезжает в Новосибирск, где пройдя новые круги испытаний: долгое время не мог устроиться на работу и скитался по квартирам. Поработав учителем литературы и завучем в школе, наконец, устраивается в областной радиокомитет журналистом. Командировки в район, интервью, радиопередачи и авторские радиопьесы - вот что было содержанием жизни Юрия Ключникова в течение ряда лет лет. Энергичный, одаренный, ответственно относящийся к делу журналист быстро обращает на себя внимание начальства своей работоспособностью и как сказали бы сейчас, креативностью. В период оттепели система партийного образования на некоторое время делается более открытой и доступной не только для опытных управленцев, но и для активных творческих людей из региона – такова установка «сверху». Отца посылают получать второе высшее образование в ВПШ – или высшую партийную школу в Москве, где он учится на отделении печати, радио и телевидения.

5. Московское озарение

Учиться в ВПШ было весьма интересно по ряду причин. Кроме обязательного марксистско-ленинского официоза, сюда с лекциями и беседами приезжали секретари и руководители отделов ЦК КПСС, министры, и даже руководитель КГБ Семичастный, видные литераторы, например, Константин Симонов и Вадим Кожевников, другие крупные отечественные и зарубежные деятели, например, Рауль Кастро. В одном из своих стихотворений Юрий Ключников мечтает о времени, когда «Авель и Абель сольются в одно». В таких фантазиях присутствует элемент личного опыта, поскольку Абель выступал в 1965 году перед слушателями ВПШ и будущий поэт, по его словам, вполне оценил тонкую художественную душу выдающего советского разведчика. А главное появляется доступ к спецхрану Кремлевской библиотеки, где можно было свободно читать, запрещенную тогда литературу по истории, философии, экономическим учениям, мировой культуре, – Ницше, Шопенгауэра, Фрейда, Камю, Сартра. Последнего, как и выдающихся поэтов Франции – Бодлера, Верлена, Рэмбо, Аполлинера - Юрий Ключников читал в подлиннике на французском языке, который он выучил еще в Томске и Новосибирске и усовершенствовал свои знания в Москве, тренируя разговорную речь со студентами из франкоязычных стран, а затем поработав несколько месяцев гидом-переводчиком в Интуристе.

Существенно пополнив свое образование Юрий Ключников мог рассчитывать на дальнейший карьерный рост как по партийной, так и по научной линии. Ему предлагают остаться в Москве на кафедре политэкономии в ВПШ с перспективой защитить кандидатскую диссертацию, а в дальнейшем получить статус весьма благополучного москвича. Все идет хорошо, но во время философского семинара на тему «Религия как форма общественного сознания» он неожиданно для всех и отчасти для себя вступает в серьезный идеологический спор с преподавателем, который к тому же является секретарем партбюро ВПШ. Юрий Ключников отстаивал идею исторической прогрессивности для своего времени православной традиции, поскольку она способствовала развитию не только письменности, но и всей культуры России, особенно в допетровский период. Сегодня это аксиома. Некоторые рьяные патриоты даже утверждают, что петровские преобразования изрядно подпортили девственную православную основу русской культуры. Впрочем, предоставлю слово отцу:

«- По началу преподаватель не спорил со мной. Да, конечно, допетровская культура развивалась на основе религии, но ведь вы не можете отрицать того факта, что, как форма сознания, любая религия в основе своей полностью реакционна?

Я ответил:

- Как же она может быть полностью реакционной, если на её основе развивались культуры всех стран.

- Культуры всех стран развивались в борьбе с религией, возразил мне преподаватель.

- Да и в борьбе, но это борьба внутри религий, потому, что ядро религия – вера, а без веры невозможна никакая жизнеспособная идеология

- Наша идеология основана на научном знании.

- А вера в коммунизм?

Преподаватель вспыхнул:

- Послушайте, что вы несёте? Это же софистика! Да ещё с чужим душком.

- Если софистика, да ещё чужая, то зачем разводить дискуссии. Вы ведь сами приглашали к спору. Я сел.

Преподаватель понял, что хватил лишнего, свёл конфликт вничью. Я тоже замолчал, никогда больше с ним не спорил. Хотя надо признать, что ВПШ той поры была далеко не твердолобым учебным заведением. Да, преподаватели с лекционной трибуны часто твердили очень замшелые истины, но на семинарах, «стебались» как теперь говорят, по поводу и развитого социализма, и всех других громких определений. Конечно, всё это делалось осторожно, с подтекстом. Интеллигенция, как это водится, не ведая, что творя, копала яму под саму себя. В читальном зале библиотеки ВПШ была иностранная пресса, я регулярно читал французскую «Monde» иногда просматривал со словарём интересующие меня статьи в американских журналах, Хотя в газетных киосках столицы из иностранной прессы продавались лишь издания типа «Юманите». Считалось, что слушатели ВПШ обладают достаточным иммунитетом к буржуазным влияниям. Однако в моём случае такой либерализм не сработал. Перед распределением зав кафедрой политэкономии Старцев - добрый и мудрый старичок, которому нужен был ассистент для чтения лекций франкоязычным слушателям), отвёл меня в сторону и негромко сообщил:

- Предлагал вашу кандидатуру, но у партбюро возражения...»

Так описывает отец свой первый конфликт на религиозной почве, который произошёл 45 лет назад. А вот что он пишет на эту тему теперь:

«Пройдя многие последующие разборки за богоискательство, я убедился, что все наши мытарства и военные, и экономические, и политические, и идеологические никогда не кончатся, пока люди не поймут, что одна крайность всегда рождает свою противоположность. Твердолобая зарежимленность в экономике сменилась столь же твердолобой верой в то, что рынок всё рассудит и всё обустроит. Армейский атеизм породил строевой марш в церковь. Говорю не о тех, кто мимикрирует при любых режимах и поветриях, кто ищет стабильности и процветания лишь для себя. Имею в виду дурную веру, которой, кстати сказать, на 90 процентов, лишён западный обыватель, живущий в условиях стабильного рынка и стабильной религиозности. Дурная вера – это всегда слепая боль, бесплодные страдания. Но «стабильность» по-американски ещё хуже, потому что основана на паразитизме и равнодушии ко всему не устраивающему личный комфорт. полным отрывом от реальных основ любой религии – служению людям и Общему Благу с опорой на Небо. Не тому Небу, где поверх добра и зла царит безличный Великий Архитектор, но Небу Озириса, Моисея, Будды, Конфуция, Лао-цзы, Магомета и главного из них для русского сердца- Иисуса Христа. В конечном счёте нашей планетой управляют они, а не придуманные архитекторы и реальные масоны. Ложь и зло лишь тени Правды и Добра.

В таком контексте я вынужден сегодня защищать коммунистический режим, как необходимую ступеньку на пути к Правде и Добру, ступеньку преодолевавшую объективные и субъективные тени. Путь к Равновесию далёк. Из двух зол приходится выбирать наименьшее – то, которое дает шанс выжить. Тогда как рыночная модель тем более в том виде, в каком она получила распространение в России – это абсолютный чёрный квадрат».

Как признает сам отец, два года жизни в Москве дали ему очень много. Дело не только в повышении уровня образования или в знакомстве с запрещенной литературой, в закреплении знания иностранного языка. Работа в Интуристе помогла ему лучше познакомиться с психологией западных людей и тем самым уже в середине 60-х избавила от иллюзий по поводу Запада, которые большинство наших соотечественников пронесли в душе до середины 90-х. Помимо «внешнего посвящения» в достижения западного интеллекта в Москве с Юрием Ключниковым произошло очень серьезное событие, связанное с первым мистическим опытом, :которое можно назвать «внутренним посвящением». Он сам описал его в очерке «Безмолвие и лики»:

«Вопросы смысла жизни, откуда и зачем мы приходим в мир, а также, куда мы уходим из него, занимали меня с юных лет. Перечитав горы литературы на эту тему, понятно публиковавшейся в те годы, познакомился в религиозными философскими источниками, недоступными для массового читателя. Как многие молодые советские люди полагал, что западный интеллигент лучше информирован во всех проблемах жизни, в том числе философских. Во время работы с франкоязычными группами туристов, приезжавших в СССР, я искал ответа на вопросы смысла жизни у французских, бельгийский, швейцарских профессоров, литераторов, людей бизнеса, студентов, врачей. К великому моему удивлению на меня смотрели либо как на дурачка, либо как на провокатора КГБ. Итог всем этим исканиям подвел один ироничный парижанин Макс Фонданеш:

«Юрий, ты задаешь вопросы, не типичные для сегодняшнего западного человека. Последний, кто ими интересовался у нас, был Сент Экзюпери. А сегодня любой француз полагает, что приходит в мир за тем, чтобы накопить хороший счет в банке, купить модную марку автомобиля, виллу на Лазурном берегу, яхту, еще лучше личный самолет…»

А куда мы уходим? «Предпочтительно на кладбище, подобное вашему Новодевичьему и чтобы памятник был по первому разряду».

Не получая ответы на вопрос, зачем живет человек, я чувствовал смятение и боль. И вот однажды, пребывая в подавленном настроении, я в одиночестве встречал рождественскую ночь в канун 65-го года. Сидел в общежитии в полутьме, глубоко разочарованный бесплодными поисками. И вдруг в мою комнату словно хлынул какой-то странный свет. Говорю «словно», потому что свет шел непонятно откуда. За окном горели желтые окна соседней многоэтажки. Однако «мой свет» был голубоватым, он излучался от стен от стола, от моих руг и ног. Также он сопровождался блаженным теплом, охватившем все тело. В комнате запахло цветами. Голова сделалась совершенно ясной и мне почудились большие голубые глаза. Он смотрели на меня грустно, но с таким огромным, сверхчеловеческим сочувствием, что у меня пошли слезы. А «почудились» глаза, потому что я не понимал, откуда они на меня смотрели, то ли извне, то ли изнутри. . И в голову пришла мысль: «Ты сам не знаешь, что ищешь, но, видишь, это есть». Сколько времени продолжалось мое состояние, не знаю, на часы не смотрел, но не меньше часа. И этот час навсегда вошел в мою жизнь. Много лет спустя написал стихи о случившемся».

Что бы не делал Юрий Ключников в дальнейшем, опыт озарения, полученного в тишине Московского общежития, уже никогда не покидал его.

6. Возвращение в Сибирь

Однако путь к поэзии был ещё долог. Как признавался сам поэт, его муза созревала медленно. Работа главным редактором областного радиокомитета, руководство большим коллективом, так или иначе отводили от поэзии, хотя уже в конце 60-х и начале 70-х годов его поэтическое перо обрело уверенность, а творческая манера определилась. Или, как он писал впоследствии, стало получаться то, чёго добивался многие годы: «мечтаю обуздать давно дурную страстность, пусть обретёт моё вино сухую ясность». Он написал несколько радиопьес, которые шли по местному радио иногда в течение нескольких дней подряд и вызывали большой резонанс среди радиослушателей. Следует помнить, что в 60-е годы радио было еще популярнее телевидения, и предсказания одного из героев «Москва слеза не верит» о том, что когда-то всё станет одним большим телевидением, еще не сбылось. Кроме того, Юрий Ключников в течение ряда лет выпускал и вел авторскую литературную радиопередачу «Творчество». Центровая должность главного редактора позволяла ему общаться с большим количеством литераторов, как новосибирских, так и московских, приезжавших в столицу Сибири. Среди них - драматург Михаил Лаврентьев, прозаики Владимир Сапожников, Илья Лавров, Елизавета Стюарт, о которой уже говорилось, Михаил Михеев, автор знаменитого шлягера «Есть по Чуйскому тракту дорога», поэты Нина Грехова и Валерий Малышев, Юрий Магалиф.

Конечно, Новосибирск уступал тому же Иркутску по масштабу живших и работавших в нем писателей. Но тем не менее писательская жизнь здесь тоже кипела: в городе выходил старейший в Сибири журнал «Сибирские огни», действовало много интересных групп, литобъединений, кружков. Литературно-творческая среда, окружавшая Юрия Ключникова, влияла благотворно и просто не позволяла отойти от писательского круга и творчества. Он буквально, жил литературой, что проявлялось в том числе и в постоянных разговорах в нашей семье о книгах, писателях и поэтах, в самой литературной атмосфере нашего дома, который постоянно посещали творческие, пишущие люди. Все это кстати, предопределило и выбор будущей специальности детей Юрия Ключникова: и я, и моя младшая сестра Марина в итоге получили высшее филологическое образование и тоже имеем отношение к писательскому труду и журналистике.

В конце 60-х начале 70-х Юрий Ключников пишет ряд рассказов, две пьесы, (которые правда, не удалось поставить) и, наконец, стихи. Правда, не торопится их публиковать, хотя ряд друзей- литераторов – Александр Кухно, Казимир Лисовский, Василий Коньяков - недоумевают, почему медлит. Первые попытки напечатать стихи в столичных журналах он сделает только лет через десять в конце 70-х, когда число пригодных, на его взгляд, стихотворений созрело до «критической массы».

7. Первый уход со службы

К сорока годам, в момент пика своей творческой карьеры журналист Юрий Ключников после нескольких конфликтных столкновений с начальством (новый шеф привел свою команду, а мой отец не вписался в нее), неожиданно для всех подает заявление об уходе, становится внештатным корреспондентом того же радиокомитета. В его обязанности входят поездки по сибирской глубинке, где он берет интервью у простых крестьян, лесников, охотников, рыбаков, даёт очерки и репортажи из самого, что ни есть, сельского захолустья... В этой непростой ситуации и достаточно мелкой для себя должности, которую бывший главный редактор сам для себя выбрал и которая гораздо больше подходила бы для выпускника университета, он проработал около двух лет. Тем не менее, по его собственному признанию, не жалел о своем шаге: частые командировки в степную и таёжную глушь помогли лучше узнать и полюбить географическую и поэтическую родину. Позднее такие поездки нашли отражение в ряде стихов («Над Кулундой», «Сибирское море» и др.).

Увольнение по собственному желанию с командной высоты, хотя и довольно относительной, готовность уйти на низко оплаченную работу было вызвано не просто конфликтами личного характера, но и глубинной несовместимостью натуры поэта с Системой. По мнению людей, знавших Юрия Ключникова по тем временам, он, с одной стороны, был талантливым энергичным журналистом, ответственно относящимся к работе, но с другой – не обладал качествами, нужными не только для процветания, но даже для выживания в советских условиях в качестве руководителя. Он был слишком прямодушным, эмоциональным, недостаточно дипломатичным, не любил вникать в хитросплетения аппаратных интриг, мог откровенно сказать начальству в резкой форме, все, что о нём думает. А такое, как известно, при любых системах и режимах не прощают.

Но на этом этапе жизни Юрий Ключников еще не выпал из номенклатурной «обоймы». Городские власти, убежденные, что работника такого уровня нельзя терять, вскоре предлагают ему новую должность – главного редактора Западно-сибирской студии кинохроники. Он соглашается, с увлечением работает на новом месте, входит в непривычную для себя кинопроблематику, организует производство документальных фильмов, сам пишет дикторские тексты для киножурналов «Сибирь на экране» и сценарии для документальных фильмов. На стихи практически не остается времени, хотя душа их просит, а рука иногда берется за перо.

8. Работа в издательстве

Все было бы хорошо, но жизненные процессы имеют тенденцию повторяться. Через несколько лет уже на новом месте вспыхивает очередной конфликт с недавно назначенным директором студии кинохроники, инициатором выдвижения которого был по иронии судьбы сам же Юрий Ключников. Пришлось снова уходить. И на этот раз идеологический сектор обкома КПСС помог в дальнейшем трудоустройстве. Хотя до работников обкома, наконец дошло, что Ключников по каким-то своим глубинным характеристикам партийной номенклатуре явно чужд, или, как поётся в песне, «не друг, и не враг, а так…». В 1976 году отца оформляют переводом на должность редактора Западно-сибирского издательства «Наука». Как рыбу его пускают в в воду - ставят на редактирование научных изданий, посвященных восточной философии и религии. Издательство обслуживает научные интересы Сибирского отделения АН ССР, находится в тесном контакте с бурятским и тувинским филиалами Академии наук. А там, в этих исконно буддийских республиках, шло интенсивное освоение и переводы на русский язык древних ламаистских текстов. В издательстве Ключников редактирует двухтомник знаменитого в своё время и почитаемого до сих пор буддолога Г. Цыбикова, ещё до революции налаживающего связи между царским правительством и правителями Тибета. Предлагает научному редактору издания академику Окладникову включить во второй том Перевёдённый Цыбиковым с тибетского на русский основной канон ламаизма «Ламрим – ченпо». Осторожный Окладников, хорошо ориентированный и в проблемах Востока, и в проблемах политики на это не идёт. Книга выходит в 1982 г. без «Ламрима», но с замечательным очерком «Буддист паломник у святынь Тибета». Хотя составителем двухтомника были учёные из Бурятского филиала АН СССР,. этот двухтомник впоследствии поставили Ключникову, как лычко в строчку - за «протаскивание чуждой религиозной идеологии Востока» В такой же начёт пошло и редактирование книги новосибирского религиеведа Рижского, посвящённой проблемам Библии. Поездки в Улан-Удэ, знакомство с учёными буддологами, а главное встречи с бурятскими ламами, особенно теми, кто прошёл сталинские лагеря и устоял в вере, не могли, конечно, пройти безрезультатно. Востоковедение становится для Ключникова не столько предметом научного исследования, любопытства или хобби, сколько погружением в необъятное духовное пространство Востока.

9. «Записка» и партийное дело

В эти же годы Юрий Ключников начинает постепенно возвращаться к поэзии, причем количество и качество его стихов постоянно растет. Целый ряд произведений, написанных в конце 70-х-начале 80-х годов, отец поместил в последующие поэтические сборники без какой-либо правки. Тогда были написаны такие зрелые стихотворения, как поэма «Ковры»», «Комаровка», «В памяти застрял светло и немо», «Совесть», «Квартиранты горящего дома», Это последнее стихотворение особенно понравилось Виктору Астафьеву и он включил его в свою Антологию одного стихотворения «Час России. Но пока Юрий Ключников продолжает безрезультатно посылать свои стихи в московские журналы. Зато увлечение восточными философскими учениями закономерно приводит поэта к духовному наследию семьи Рерихов. Он знакомится с большой группой последователей Живой Этики в новосибирском Академгородке, принимает участие в общественном строительстве музея Рериха в селе Верхний Уймон. Желание познакомить с новым откровением всю страну и вразумить ее заскорузлых в марксистских догмах вождей было у него столь велико, что привело его к написанию вместе с группой единомышленников любопытного идеологического документа, который до сих пор привлекает внимание историков (см. изданные в Новосибирске в 2004-2006 гг.книги: «Под небом Уймона», «Еретики Академгородка», Инакомыслие в Новосибирском Академгородке»). Группа этих «еретиков» обратилась в СОАН СССР, в правительство страны и в Новосибирский обком КПСС с предложением начать глубокое изучение философского наследия семьи Рерихов на государственном уровне, а строящийся на Алтае музей имени художника в институт превратить в институт изучения «психической энергии». Так они назвали ту Божественную Энергию, которая согласно Живой Этике является основой мироздания и глубинным духовным ресурсом человека.

В обкоме партии Записка произвела эффект разорвавшейся идеологической бомбы, стала началом большого партийного дела, серьезно отразившегося на судьбах людей, ее подписавших (всего было 6 человек, из них трое – члены партии). Власти требовали от подписантов покаяния за подкоп под фундаментальные основы существующей идеологии. Двое членов КПСС покаялись и их вскоре оставили в покое. Но для отца, наиболее упорного в своих взглядах эта история растянулась на три года, вместивших в себя не менее 70(!) партсобраний, разбирательств, исключений, восстановлений и новых исключений. Дело дошло до Политбюро. В новосибирском обкоме очень боялись, что Ключников начнет апеллировать к западным кругам и станет международным диссидентом, не понимая, что для него, государственника и патриота это было невозможно. Увидев, что он этого не делает, власть несколько успокоилась и скрепя зубы зубы позволила ему остаться самим собой, «заблудившимся», но «не врагом». Самое главное, что Юрий Ключников не покаялся, более того в идеологических спорах с экспертам, приглашенными на разборки почти всегда клал их на лопатки (всю эту интереснейшую историю можно сегодня прочесть в Интернете на сайте «Еретики Академгородка», где выложены протоколы партсобраний). В итоге его даже оставили в партии, но заменили исключение строгим выговором с занесением в учетную карточку. Формулировка – «За отступление от Устава и Программы партии, выразившееся в увлечении идеализмом и богоискательством» отрезала все пути к дальнейшей профессиональной карьере в любой области, связанной с идеологией. Выговор не оставлял никаких шансов на сохранении возможности работать в любой гуманитарной идеологической сфере (а должность редактора в издательстве как раз и была идеологической).

И поскольку ни на какую интеллектуальную работу Юрия Ключников не брали, он в возрасте 52 лет пошел грузчиком на хлебозавод №1 Новосибирского управления хлебопродуктов, где проработал 5 лет и ещё три с половиной года такелажником на приборостроительном заводе имени Ленина, откуда и вышел на пенсию. Как он писал в одном из своих стихотворений вышел моряком, причалившим «с полуострова «Интеллигенция» к континенту «Рабочий класс». Может показаться странным и удивительным, что этот причал создал из «мореплавателя поневоле» одного из самых ярких поэтов современной России. С этой поры поэзия сделалась неразлучным спутником Юрия Михайловича. Он сам признаётся, что трёхлетние партийные мытарства и восемь лет пребывание на континенте рабочего класса были самыми благодатными в его жизни в творческом отношении. По существу он повторяет признания Солженицына с той разницей, что автор «Архипелага» был разрушителем советского режима, а Ключников пытался подпереть этот режим своими религиозными исканиями и по сию пору остаётся хранителем, защитником лучших достижений советской цивилизации.

10. Поэт и КПСС

В этом сборнике «Русское окно» есть стихотворение, посвящённое памяти Ф.С. Горячева, первого секретаря новосибирского обкома КПСС в период с 1958 по 1978 г., При нём решением бюро обкома отец был отправлен на партийную учёбу в Москву, при нём началось и персональное дело коммуниста Ключникова, «съехавшего» с партийных рельс». И та, и другая акция проходили, разумеется, без личного соприкосновения двух несопоставимых в партийной иерархии величин. Но отец вспоминает, что было и личное, довольно жёсткое соприкосновение:

«В конце 1964 года к нам в общежитие ВПШ приезжал Фёдор Степанович сразу после известного октябрьского Пленума 1964 года (а он был членом ЦК КППС), где был снят с должности Н.С. Хрущёв. Жили мы в ВПШ по тем временам очень неплохо, каждый в отдельной комнате с телефоном и собрались в самой большой такой комнате человек 15 – вся новосибирская диаспора слушателей школы. Купили бутылку армянского коньяка «Арарат», яблок, ждём босса. Он приехал с помощником, вошёл, окинул взглядом стол, поинтересовался, сколько стоит коньяк, и сразу же выговорил помощнику:

- Почему заставляешь ребят тратиться? Я сам кончал ВПШ, знаю, как приходится туго жаться на стипендию.

К слову сказать, стипендия слушателей тоже была недурная по тем меркам, - 180 р. в месяц, хватало и на яблоки и на коньяк. Тем более, что буфет и столовая ВПШ обслуживались кремлёвским торгом, а там цены и качество находились в обратной зависимости…

Сел Горячев во главу стола и переспросил помощника:

- Когда я тебя научу приезжать к ребятам не с пустыми руками?

Помощник прячет глаза, краснеет, улыбается, молчит. Как мне потом рассказывали, эта сцена посещения ВПШ повторялась из года в год, никак не вразумляя помощника. Артистом был Фёдор Степанович отменным, действительно, народный артист Союза! С тем же артистизмом принялся он рассказывать о том, как проходил Пленум.

- Звонит мне Леонид Ильич, говорит: ты, Фёдор, один из старейших членов ЦК прошу тебя выступить, рассказать, как мы десять лет держали во главе партии не того человека… Отвечаю – конечно, выступлю, Леонид Ильич, Пригласил в кабинет машинистку, диктую текст выступления на Пленуме. Гляжу, у неё руки дрожат, Хрущ-то ещё у власти. Говорю ей: не дрожи, Маша, печатай спокойно. Обкомы поделил на сельские и городские, министерства ликвидировал, совнархозы, видите ли, ему понадобились… И промышленность завалил, и сельское хозяйство. Печатай, Маша, всю правду печатай, оба мы с тобой просмотрели, как во главе партии авантюрист оказался.

Горячев сделал паузу, обвёл присутствующих взглядом, спросил:

- Картина ясна? Вопросы есть?

Я возьми и брякни:

- Есть один вопрос, Фёдор Степанович, Скажите, как сделать так, чтобы авантюристы никогда не пробирались на высшие должности в партии?

В комнате повисла напряжённая тишина. Но Горячев быстро разрядил её:

- Ишь ты, какие вопросы выучился задавать в партийной школе! И усы отрастил… Ты случайно не из этих?

- Из каких, Фёдор Степанович? – переспросил я.

Он отвечать не стал, но когда мы провожали его с помощником вниз, к машине, ждавшей его у подъезда ВПШ, взял меня за локоть, тихо сказал:

- Политика – дело тонкое. Думай, когда задаёшь вопросы.

И запомнил меня. В минуты редких встреч в обкоме или во время сельских командировок, когда проходил мимо, кивал головой и здоровался первым.

Внешность имел запоминающуюся, большой лоб, накрытый тёмной чёлкой, маленькие глаза, которые глядели из-под бровей колюче и насторожённо. Но сколько о нём слышал, человеком был незлым. Людям, которые с ним вступали в конфликт (насколько можно было конфликтовать с первым секретарём обкома), не мстил, старался уладить дело миром. Так одного комсомольского вожака, резко покритиковавшего его на какой-то конференции, рекомендовал в Высшую дипломатическую школу. Тот впоследствии стал послом. Другого человека, мне знакомого (мы с ним учились вместе в ВПШ) в конфликтной ситуации, когда тот наотрез отказался возвращаться из Москвы в Сибирь на должность секретаря райкома партии, мотивируя свой отказ сложной болезнью жены сделал жителем столицы Так и сказал работнику ЦК: оставляйте его в Москве. Тот стал каким-то чином в ВЦСПС.

Моё персональное дело Горячев поручил расследовать секретарю по идеологии М.С. Алфёрову, а тот уже с наслаждением «оттянулся» на мне, надеясь, что разоблачения «еретика», помогут ему сделать карьерный рывок. Однако скоро самого Алфёрова убрали с должности и поставили работать библиотекарем ГПНТБ.»

Юрий Ключников вступил в ряды партии в 1959 г., будучи завучем школы в селе, которого выдвинули на должность директора школы. И расстался с КПСС в 90-е годы, когда многие члены, в том числе «номенклатурные», уже жгли партбилеты или подавали заявления о выходе из партии, сообразуясь с текущей конъюнктурой. Заплатил последние партийные взносы перед самим роспуском КПСС, однако когда она преобразовалась в КПРФ возобновлять членство не стал. У кого-то может возникнуть вопрос, почему же он столь жестко требовал от обкома пересмотреть вопрос о своём исключении и так активно «бодался с дубом», не соглашаясь каяться в своих идеологических ошибках? Такое поведение было бы понятным, пока он еще работал в издательстве, когда можно было бы надеяться на сохранении работы. Но почему боролся потом, когда стало очевидно, что на карьере можно ставить крест. Так не все ли равно для грузчика хлебозавода - исключение или строгий выговор?

Мой отец вел себя столь настойчиво не потому, что это был для него вопрос самолюбия - сломают меня или нет, хотя фактор самолюбия для него, человека с гордым, независимым характером тоже играл роль. И уж, конечно, не потому, что он сильно любил КПСС с ее от года к году возрастающей казенщиной. Главные причины – в другом. Он видел и знал ее изнутри, и, как мне кажется, хорошо понимал и ее силу, и ее назревающую трагедию. В семидесятые годы он был лично хорошо знаком не только с руководителями идеологического отдела обкома, но и с многими секретарями среднего и низового звена как городских, так и сельских райкомов. Сейчас их всех принято представлять некими монстрами или малокультурными фанатиками. Отец утверждает со всей определенностью, что в подавляющем большинстве это были нормальные, честные люди, думающие о своей стране и отдававшие ее благу, так как они его тогда понимали, свои лучшие силы.

С его точки зрения их драма заключалась в том, что все они оказались заложниками омертвевшей атеистической идеологии, в которую сами верили все меньше, но которую боялись реформировать. А менять ее было нужно! Только не на философию торжества низости, которая быстро заполнила идеологический вакуум и фактически царит сегодня в СМИ, заменивших партийные трибуны, а на более одухотворенное и национально ориентированное мировоззрение, что он, собственно, и предлагал властям в Записке . Простые коммунисты, по его мнению, не увидели всю глубину перерождения партийной верхушки, решившей, что надо не менять идеологию, а просто выбросить ее, поскольку она мешает человеку (и прежде всего им самим!) безудержно и бесконтрольно обогащаться. Отец пишет:

«Я не политик, хотя полученное второе образование и опыт работы в идеологической сфере позволяли мне лучше многих дилетантов- шестидесятников понимать как устроено государство и что с ним будет, если у его граждан вмиг отнять мировоззрение и сказать – делайте, что хотите. Я прежде всего поэт, и чувствуя, «куда несет нас рок событий", еще тогда, в 1979 году предлагал свои, может быть, наивные рецепты спасения страны. Но когда они по недомыслию властей были напрочь отвергнуты, у меня не было мстительного желания краха партии, которая в то время еще была главным скрепом государства. Борясь за свое восстановление, я не хотел, прежде всего, чтобы на партии коммунистов остался грех отторжения великого дела Рерихов, совершение которого, по моему ощущению, на тонком мистическом ускорило бы развал страны... А КПРФ - это уже другая история. Остальные ответы на эти вопросы можно найти в моих книгах».

Между прочим, отец Юрия Ключникова и соответственно мой дед Михаил Яковлевич перед смертью, обездвиженный, вызвал секретаря сельской ячейки к себе домой (он умер в селе Молдавановка Краснодарского края в 1984 г.), тоже для уплаты последние в жизни членских взносов. А на вопрос жены (моей бабушки) может ли она поставить на его могиле православный крест, ответил: «Поставь памятник со звездой: Я сорок лет был в коммунистах, менять веру перед смертью не хочу, хотя против Бога ничего не имею». Бабушка же моя, будучи человеком, глубоко верующим, после смерти муж а(моего деда) отдала полдома под церковь, которой до 1984 г в селе не было. Туда в эту домашнюю церковь несколько лет подряд потом приезжал батюшка из райцентра венчать молодожёнов и крестить новорождённых.

11. Рериховский период

Конец 80-х, начало 90-х – период надежд, которые переживала вся страна, время рождения всевозможных общественных движений, объединений и инициатив. Юрий Ключников в те времена начал активно и целенаправленно сотрудничать с рериховским движением, участвовал во всероссийских конференциях, ездил с лекциями на духовно-патриотические темы, проводил творческие вечера по градам и весям страны от Магадана до Украины (всего побывал в более чем 40 городах). Он печатает в журнале «Сибирские огни» в 1988 году книгу«Община» из серии Живой Этики, подборку писем Е.И. Рерих, организовывает вместе с Б.А. Даниловым издательский кооператив, где выпускает всю серию Живой Этики, «Тайную доктрину» Е.П. Блаватской, «Чашу Востока», некоторые другие произведения русского космизма, в частности, работы К.Э. Циолковского «О Причине Космоса», «Нирвана» и др., а также брошюру новосибирского профессора А. Дюнина о калужском гении, с которым Дюнин находился в переписке.

Издательская работа кооператива по началу протекала в рамках Новосибирского общества «Индии-СССР», организованного опять же по инициативе моего отца. Председателем этого общества был избран сын основателя новосибирского Академгородка академик М.М. Лаврентьев, в ту пору директор Института математики СОАН СССР, его заместителем стал Юрий Ключников. Общество вело весьма разнообразную работу. Так в феврале1989 года в конференц-зале Новосибирского обкома КПСС (!), некогда исключавшем сибирского литератора из партии, было торжественно отмечено 110-летие со дня рождения Е.И. Рерих, где с докладом выступал приглашенный поэтом из Змеиногорска (Алтайский край) ученик Н.К. Рериха 97-летний известный талантливый писатель Альфред Хейдок. О нём Ю. Ключников написал впоследствии очерк «Встречи с А. Хейдоком». Кстати, при обществе «СССР-Индия» образовалась группа единомышленников, из которой позднее отпочковалось Сибирское рериховское общество.

И, наконец, Юрий Ключников начал совершать высокогорные духовно-экологические экспедиции на горный Алтай, к подножью горы Белухи, куда в течение 10 лет водил большие группы людей численностью в 100 человек и более, а также по Индии и Непалу. Всего через эти экспедиции прошло около 1000 человек. Нужно сказать, что Н.К. Рерих впервые открыл миру особую благодатность горного Алтая, святость этих мест, Под лучами алтайской благодати люди обновлялись духовно и даже физически, а для самого Ключникова Алтай сделался неиссякаемым источником поэтического вдохновения. В Индии же паломничество, как правило, включало в себя пребывание в Гималаях, а также посещение ашрамов, памятных мест, связанных с Буддой, с Рерихами и с духовными учителями и подвижниками. Эти путешествия сыграли важную роль в судьбах очень многих людей, помогли им выбрать жизненный путь.

Тем не менее, формальным руководителем и даже простым членом той или иной рериховской организации Юрий Ключников так и не стал (слишком дорога ему творческая свобода и безразличны властные амбиции), хотя относится к искусству и философскому наследию художника с великим почитанием. Как он сам о себе говорит: «Я – русский писатель. И хочу, остаться в партии Русской культуры - вместе с Рерихом, сделавшим для культуры очень много, также вместе с другими, очень дорогими для меня людьми, о которых написал в книге «Лики». Моё дело – творчество. Да и Живая Этика, по моему убеждению, - это мощный творческий импульс миру, а России в особенности, подаренный небом вовсе не для того, чтобы появилось новое вероучение или новая партия «профессиональных рериховцев», пропагандистов и агитаторов, но чтобы в стране стало больше настоящих учёных, талантливых поэтов, художников, музыкантов, словом мастеров своего дела в каждой профессии, в каждом деле. Человека создал Творец по образу своему и подобию. Этим сказано всё. И Живая Этика призвана именно для творческого преображения мира в эпоху, когда говоря словами Пушкина «народы в братскую семью соединятся», когда, говоря словами другого русского гения «пройдёт вражда племён, исчезнет ложь и грусть».

Но фанатизм Юрию Ключникову не свойственен. Даже «культурный». Об этом, как и о широте натуры и взглядов сибирского литератора свидетельствует следующий случай. Когда из бывшего церковного здания съехала во вновь построенное Западно-сибирская студия кинохроники (она занимала это здание с 30-х годов) в городе была устроено общественное обсуждение вопроса, кому отдать помещение. Дело было в самом начале дискуссионных 90-х годов. Городской отдел культуры склонялся к тому, чтобы помещение передали филармоническому хору, уж больно хороша акустика. Состоялось собрание, на которое помимо руководителей городского управления культуры пригласили всех людей, кто имел к этому зданию отношение, и в том числе бывшего главного редактора студии. Юрий Ключников встал на сторону тех, кто предлагал вернуть здание прежним хозяевам – Православной Церкви. Зная о весьма сложном, если не сказать больше, отношении РПЦ к очень значимым для себя темам Востока и Рериха, Ключников тем не менее «культуртрегерам» подыгрывать не стал и предложил действовать по справедливости: отдать здание собора исконным собственникам. Страстная речь Ключникова переломила ситуацию. В итоге было принято решение вернуть здание церкви. А когда в нём начались восстановительные работы, Юрий Ключников организовал людей бизнеса не на интересы собственного издательского кооператива, а на взнос в дело ремонта храма. Справку о том, как приятель поэта, предприниматель и духовный искатель из Омск внёс на ремонт Собора Александра Невского его тогдашнему руководству крупную по тем временам сумму денег, сибирский литератор до сих пор хранит. Самое интересное, что домашние Юрия Ключникова узнали об этой истории восемнадцатилетней давности только сегодня, сам поэт забыл о ней и вообще не считает ее какой-то особенной личной заслугой.

Заметим также, что именно с этим зданием в судьбе Ключникова связаны довольно странные события. Именно отсюда, из храма Александра Невского, ради которого, он так старался, уже через несколько лет начались нападки на Юрия Ключникова и его общественную деятельность. Молодой клирик Собора, неофит и радикал, выступал против чуждой для него идеологии Востока столь рьяно и скандально, что само церковное начальство в итоге было вынуждено поручить ему кураторство в другой сфере, и все нападки прекратились.

Последние 10 лет Юрий Ключников полностью сосредоточился на своем главном жизненном деле - на литературе. За десятилетие нового века он написал эзотерическую сказку «Поэт и фея»,(2004 год), книгу очерков о своих путешествиях «Я в Индии искал Россию: странствия по Ариаварте» (2008 год), книгу очерков о наших национальных подвижниках – «Лики русской культуры» (2009 год). И все-таки основной творческой доминантой остаются стихи. Как уже говорилось, лирическая поэзия остается главным направлением в его творчестве, несмотря на возраст. Он выпустил три поэтические книги «Белый остров» (2000 год), «Стихия души» (2004), и «Годовые кольца» (2006 год). А за последние четыре года написал более 800(!) стихотворений, лучшие из которых вошли в данный сборник.

12. Как он работает

Удивительной для его возраста остается творческая работоспособность поэта. В возрасте 79 лет оно способен за один день написать до 5-8 стихотворений, причем весьма высокого качества. Обычно поэты, если, конечно, доживают до такого возраста, то в лучшем случае пишут мемуары, поскольку для полноценной лирики нужна, как говорил Лев Толстой, »лирическая дерзость», необыкновенная молодость души и даже организма. ( В истории мировой литературы Гете, наверное, был наиболее впечатляющим примером человека, способного писать яркие стихи в столь преклонном возрасте). Возможно, что подобное лирическое долгожительство вытекает из образа жизни, которому Юрий Ключников следует много лет и из той внутренней работы над собой, которую он ведет. Привыкнув после 6 лет тяжелого труда на хлебозаводе к серьезным физическим нагрузкам, он сохранил эту привычку после выхода на пенсию. Каждое утро Юрий Ключников начинает с серьезной часовой зарядки, которую всегда делает не в помещении, а на улице, сколько бы градусов там не было, - плюс 30, или минус 30. И во время этого тренировочного комплекса он до сих пор делает 150 отжиманий от земли! Кроме того, зимой, он два, три раза в неделю ходит на лыжах, не дружит ни с табаком, ни со спиртным, хотя, как, наверное, все русские поэты, прошел через эти национальные забавы в более молодые годы.

Но помимо чисто физической нагрузки главным секретом его творческого долголетия без сомнения являются духовные факторы: несломимый оптимизм, глубоко позитивное мышление, ни при каких обстоятельствах не допускающее даже намека на неудачу и поражение, бодрое, я бы сказал альпинистское, отношение к жизненным испытаниям. И, наконец, регулярная молитвенно-медитативная практика, которую поэт осуществляет на протяжении 30 лет, дополняют его психологический портрет.

Конечно, такие усилия не могут не дать плодов, и сибирского литератора можно назвать своеобразным поэтическим исихастом в миру. Другими словами, он научился слушать божественную тишину сердца и напитываться ее энергиями. Этот православный опыт, который можно назвать также йогическим, помогал и помогает Ключникову сохранять свою творческую форму, даёт силы не просто для выживания, но для полноценной жизни в экстремальных обстоятельствах нынешнего времени. Так, заболев энцефалитом во время своих поездок на уральские горы (укус клеща), поэт с температурой 41 градус, когда сама жизнь висела на волоске непрерывно в течение суток молился Иисусовой молитвой, опуская ум в сердце. В итоге остановил развитие тяжелейшей болезни, она прошла без последствий. Эта же практика дала ему силы пережить испытания во время затянувшегося партийного дела и справиться с болезненным ощущением нереализованности, когда ему в течение многих лет был закрыт путь к публикациям.

13. Поэтическая вселенная

Русские поэты – по большей части люди трагического склада. Юрий Ключников по внутреннему складу и своей изначальной природе поэт позитивный и оптимистический. В его жизни не было личных трагедий, но была драма и серьезные жизненные испытания. Все это в сочетании с невозможностью публиковаться могло направить его поэзию по другому руслу и внести в нее ноты тоски, безысходности и озлобленности. Благодаря духовным усилиям и работе над собой он сумел переплавить подобные настроения и тенденции и создать внутри себя гармоничную, я бы сказал, очень сбалансированную поэтическую вселенную.

С одной стороны в его стихах много жизни, стихии весеннего мироощущения (из всех времен года о весне у него, начиная с самого первого стихотворения, написано больше всего). С другой стороны – в них присутствует особая оптика осенней ясности и прозрачности, как в смысле формы (тяга к лаконизму, четким формулам и афористическим обобщениям), так и в плане поэтического содержания.

С одной стороны он ярко выраженный лирик, ведущий с читателем откровенные задушевные беседы. С другой стороны - предстает глубоким мыслителем со своей одухотворенной жизненной философией, органично пропитанной сакральным знанием о человеке и мире.

С одной стороны он по своим убеждениям – русский патриот, до мозга костей влюбленный в свою страну, какими бы раздражающими недостатками она не обладала и сколь жестко она не относилась к нему самому. С другой – он носитель универсального сознания, вмещающего в себя и восточные откровения (см. поэмы «Ковры», «Певец и хан», «Золотое озеро») и лучшие достижения западного гения (стихи о Сократе, о Сервантесе с его бессмертным рыцарем печального образа, о Моцарте, Гёте, Шопене, Лорке, Сент-Экзюпери).

В своем творчестве Юрий Ключников касается разных граней жизни, в том числе тех, которые можно встретить у других русских поэтов, но которые он естественно высвечивает по-своему. Это природа, любовь, наше прошлое и современность, жизнь, смерть, поэзия, личности творцов в искусстве и жизни в целом (он называет этих творцов «ликами») и о том как каждая из граней и тем освещается в его стихах, можно говорить долго и подробно.

14. «Мать-природа, я молюсь всечасно...»

Природа занимает в них весьма большое место, несмотря на то, что он большую часть жизни прожил в городах. Судьба не сохранила для моего отца ни одного родового гнезда, как это было у поэтов девятнадцатого столетия. Двадцатый век, разметавший судьбы наших соотечественников, разорвал его жизнь на два неравных куска: украинское детство и вся остальная жизнь, прошедшая в Сибири (Кузбасс, Томск, Новосибирск). Все, кто бывал в Западной Сибири, знают, что в отличие от Сибири Восточной и тем более среднерусской полосы ее природа весьма аскетична: унылый пейзаж бескрайних просторов барабинской и кулундинской степи однообразием своим невольно наводит скуку. Так, например, было с Чеховым, проехавшим во время своего знаменитого путешествия к Сахалину через все сибирские просторы. Но Юрий Ключников находит для этих мест, ставших для него второй родиной, самые яркие краски и лучшие пронзительные слова:

Когда же торжествует водолей,
Когда хлеба в работу не годятся,
В недолгий час молчания полей
Здесь лебеди усталые садятся.

И сделается празднично и тихо.
И долгою скукою схваченная в плен
Вдруг расцветет, как старый гобелен,
Простая кулундинская холстина.

Короткое сибирское лето позволяет укрыться от городской духоты разве что на даче, о зеленом мире которой Юрий Ключников сложил немало ярких стихотворных молитв своему «дачному Боже». В этом он очень близок Пастернаку, для которого тема предместья, дачи всегда была очень важна. А когда душа поэта устает от суровых сибирских льдов и холодных ветров, всегда есть горный Алтай, к великолепным горам и долинам которого всегда можно хотя бы ненадолго уехать. Мой отец открыл эту чудесную страну поздно, в 48 лет, и уже треть века посвящает его красотам свои стихи. И священная гора Алтая- Белуха и извилистый Терехтинский хребет и Уймонская долина с ее «цветочными пожарами», и стремительная Катунь с ее белопенными, бирюзово – зелеными водами и степной Алтай, породивший Шукшина, прославлены поэтом не по одному разу. Алтай для него не просто источник вдохновения, но священное место планеты, которое обязательно уцелеет в грядущих катаклизмах, став очагом будущего рождения нового человечества.

Юрий Ключников не ограничивается описанием внешних красот природы, но обладает удивительным даром проникать в ее глубины и общаться с ее душой, как это делали древние даосы и мудрецы, разговаривавшие с камнями, ручьями, водопадами, цветами. У поэта есть немало стихов, в которых он ведет к разговор как с живым собеседником, с каким-нибудь валуном в горах, горной речкой, алтайским кактусом или цветком. Вообще цветов в поэзии Юрия Ключникова очень много, и он воспринимает их не только в зримых формах через краски и запахи, но и как в свое время Скрябин воспринимал мир – синестетически: Сибирский поэт говорит о музыке цветов, о сладких звуках, источаемыми розами и ландышами. Приписывает им вполне человеческие чувства и способность любить.

15. Поэт и муза

Однако творчество Юрия Ключникова не сводимо к поэтическому натурализму и восхищению природой, которую он полушутя вызывает на творческий поединок с предсказуемым исходом:

Состязаться с природой -
Привычное дело поэта
И, конечно, проигрывать
Спор в безнадежной борьбе.
О, ручьи!
О, Катунь!
О, Белуха!
Полцарства за это.
Но вторые полцарства – оставлю стихам и себе.

Поэта интересуют тайные законы творчества, сохранение верности музе, превращение поэзии в действенное оружие борьбы с планетарным злом и гармонизации мира. В своем предисловии к сборнику «Годовые кольца» критик Владимир Бондаренко совершенно справедливо заметил, что «поэзия Юрия Ключникова- это всегда моление о России». В стихотворной молитве, мыслит поэт, он привлекает в мир светлые силы, которые укрепляют реальных борцов, сражающихся с тьмой, обступившей родину:

Я не пишу, я карканью вороньему
Навстречу бастионы возвожу
Я защищаю раненную родину
Я с ней одними легкими дышу.
Мне мало душу стихотворством баловать
В бумажные кораблики играть.
Мне сердце шепчет
Дерзновеньем Павлова
Какой-то срок держался Сталинград

Вера в магическую силу поэтического слова у Юрия Ключникова просто безгранична. Он убежден, что оно может остановить даже начавшееся извержение вулкана.

Звенит поэтический зяблик
Во всю свою детскую прыть.
- Алло! Отзовитесь, Рейкьявик!
Вулкан прекращает дымить?

Подобная вера вызывает из сознания строки Николая Гумилева, напомнившего нам, что в древности «солнце останавливали словом, словом разрушали города», и русскую пословицу, которую Солженицын в своей Нобелевской лекции: «Одно слово весь мир перетянет». В самом деле, зачем писать стихи, если поэт не только не может предугадать как отзовется его слово, но и не верит в это? Такое слово, одухотворенное верой в победу света в глазах поэта столь значимо, что он готов поддержать на этом пути даже графомана, если изначальные помыслы того чисты. Юрий Ключников не один раз обращается к этой теме и пишет то «Марш графоманов» призывая последних сильнее наполнить свои стихи музыкой, то «Бедные поэты-графоманы», поднимая этих «чудиков», занятых чистой бескорыстной деятельностью, до уровня подвижников духа и предполагая, что когда-нибудь, «грядущий Генрих Шлиман»:

Раскопает нынешнюю Трою
И отыщет в розовом песке
Мощи неизвестного героя
С шариковой ручкою в руке.

16. Русская история и отношение к ней

Едва ли не самая часто возникающая тема стихов Юрия Ключникова- это тема Россия, поэтически осмысленная им со всех сторон и во всех ипостасях, - Россия Земная и Россия Небесная, Россия Царская (а еще раньше, Древняя Русь) и Россия Советская, Россия Настоящая и Россия Будущая, российская власть и русский народ, русская духовная элита («лики») и российская чернь («бесы», «торговцы», предатели). И старцы и древние воины с полководцами – это и есть для Юрия Ключникова Святая Русь и недосягаемый духовный идеал. Стихотворения «Князь Игорь», «Пересвет», «Легенда о Сергии Радонежском», «Андрей Рублев», «Не за тем, чтоб с грехами расстаться…» передает страстную убежденность поэта, в то, что все эти поэты не есть мемориальные (пусть и очень достойные) фигуры, но живые духовные существа, сражающиеся за родину с русского неба. Россия Царская, романовская, особенно периода последнего русского царя (к его слабохарактерности у поэта свои счеты, которые он «свел» в отдельном стихотворении) как система цивилизации не вызывают у Юрия Ключникова особых восторгов. Однако этот большой исторический период, дорог для него высочайшими образцами и достижениями русской культуры, о которых мой отец писал и в своих стихах, и в публицистике (стихи о Державине, Бортнянском, Льве Толстом, статьи о Ломоносове, Пушкине).

Правда, к Серебряному веку, отношение у поэта неоднозначное. Конечно, он преклоняется перед его утонченностью и ностальгией по всему высокому, что этот век породил («так давай же споем о Серебряном веке, коль не можем поверить никак в Золотой»). Этим преклонением пронизаны стихи и статьи Ключникова о Блоке, Цветаевой, Ахматовой, Рахманинове (хотя, справедливости говоря, пик творчества этих художников состоялся уже за пределами Серебряного века). С другой стороны сибирский поэт убежден, что умирающая утонченная культура последнего периода дореволюционной России во многом носила игровой характер:

Я без улыбки не могу, не скрою
Читать стихи поэтов той поры,
Когда была поэзия игрою,
Еще не знавшей истинной игры.
Их ранил тусклый свет аптеки рядом
Или беззубый царский манифест
Нетронутые настоящим адом,
Они не знали, что такое крест,
Когда за слово ставили под пули
Или гноили в дальних лагерях…
Иные из поэтов тех уснули
Младенческие песенки творя.

Наибольшее уважение у Ключникова вызывает другой тип поэтов, победивших утонченные соблазны Серебряного века.

Но были и такие,
Что споткнувшись
О новых истин каменный порог,
Сумели победить себя и ужас,
Понять, каким порой бывает Бог.
Отбросив ненадежную манерность,
«Впав, словно в ересь»,
В чудо простоты
Они несли к ногам России верность,
Живые –
Небумажные цветы.

К советскому периоду истории, где было все – и великие свершения, и высокие достижения в культуре и жестокие преступления, и серость партийной казенщины у Юрия Ключникова отношение сложное, двойственное. Но в своей основе это отношение высказывается им с позиции сыновней любви, а не с точки зрения отчужденной претензии, выраженной в нынешней формуле - «эта страна». Для моего отца подобная оценка в принципе невозможна и он с ней жестко полемизирует в своих «антидарвинистских стихах»:

Я в плену у легенды красивой,
ненаучный, конечно, изъян -
полагать себя сыном России,
не любовной игры обезьян.

Верить в то, что сплошные базары
будут смыты потопной волной,
лишь за то, что мы как обезьяны
обращаемся с «этой страной».

Если же говорить о нашем прошлом, то для поэта очевидно, что сколь ни сильны были заблуждения, овладевшие народом в годы братоубийственной гражданской войны, за этим стояли высокие мечты и дерзновенные замыслы, которые искупают многие грехи. И в его сознании эта дерзновенность по своей внутренней чистоте и накалу неизмеримо превосходит сегодняшнюю «теплохладную» суету. Потому Судный день взвесит на своих безошибочных весах: «всю трагедийность сталинской эпохи, все шутовство сегодняшних затей».

В любом случае прошлое России, в котором любые заблуждения пронизаны величием, требует не скороспелого навязанного народу покаяния («Мы ищем Белый остров в океане, а каются пусть сукины сыны»), а понимания и почтительного уважения. Юрий Ключников, не получивший от государства никаких дивидендов, кроме опыта гонений и чиновничьего равнодушия, не обозлился на свое прошлое, но нашел мужество склонить голову перед отцами за их дерзновенный порыв и с тревогой заглянул в наше общее будущее:

Я поминаю дух и прах
Отцов, которые без хлеба,
Отринув всякий Божий страх,
Как боги, штурмовали небо.

Не убивал и не убью,
Не принесу свидетельств ложных,
Но их по-прежнему люблю,
По-детски веривших, что можно

Через кровавые моря
Приплыть к земле без зла, без фальши.
Смешная, страшная моя,
Страна-ребенок, что же дальше?

Насколько это болевое отношение к родине контрастирует с отношением иных» деятелей культуры», кто получил от советского государства все, что можно было иметь, но как только оно ослабело, расчетливо и конъюнктурно принялся поливать его грязью!

Поэт не боится критиковать (и под час очень сурово), все, что происходило с нами за десятилетия испытаний, но делает это как человек, у которого искренне болит душа– за пассивность, за наш духовный сон своих соотечественников, за очерствелость душ, легковерие и слабость перед соблазнами потребительства:

На высотах тихого и вечного
Временное за душу берёт,
Видя как покорно и доверчиво
Шею под топор кладет народ.

Или:

Всегда узнавал я по стержням,
по мускулам землю свою,
по силе сердечной и сдержанной
по ладной осанке в бою.
В скорбях ее видел и в буйстве
Во взлетах, в паденьях, в трудах,
Но чтоб в равнодушном беспутстве -
Такого не знал никогда.

Наибольшую боль в настоящем у Юрия Ключникова вызывает духовное перерождение русской нации, носительницы великой культуры и славного прошлого, превращение общества в толпу пустых, равнодушных ко всему обывателей, которые ничего не помнят и не желают знать ни о духе, ни о тишине сердца, ни о творческом подвиге героев прошлого, кто своей жизнью запечатлел красоту земли и неба. Агрессивным ритмом нашего громкого жестокого мира Юрий Ключников противопоставляет свою негромкую мелодию тишины:

Я почти что шепчу,
и мелодию тихую эту
ты, конечно, не слышишь
в торговом гудящем аду.
Я шепчу потому,
что хочу тишины эстафету
хоть кому-то вручить
перед тем, как из ада уйду.
И надеюсь, что вновь
мне в России родиться придётся
И Творца попрошу,
чтоб родился на том берегу,
где про Пушкина помнят,
Рахманинов слышен и Моцарт…
А шепчу потому,
что я с детства кричать не могу.

Иногда поэту начинает казаться, что его любимая страна навсегда уснула гибельным беспробудным сном:

Ты сегодня простерлась
В пределах своих полумертвой,
Рук не можешь поднять,
Оторвать от земли головы.
И лежишь на спине
От Камчатки до Выборга немо,
Грезишь прошлым, не видя, что стало с тобой наяву
И с великой тоскою
Глядишь в беспредельное небо.
Все уходит под ним,
Кроме веры в его синеву.

Но минутное настроение безысходности пересиливает осознание грозной опасности, подступившей к родине. И тогда из уст поэта рождается огненный призыв к своему поникшему духом соотечественнику:

Идет окончательный бой за Россию,
За флаг Сталинграда,
За честь Октября…
Повергни безверье,
Зеленого змия
И страх и унынье,
Я верю в тебя!

Да, победа возможна, если в душе русского воина сохраняется ощущение непрерывности истории, а великий ресурс героического прошлого не будет сдан в архив из-за глупости или предательства. Тогда все герои, погибшие на полях сражений, воскреснут и помогут вернуть торжество «победной весны 45-го года»:

И если на стяге Победы
Останутся молот и серп,
За родину павшие деды
Из праха поднимутся все.

Непрерывность исторического самоощущения рождает у поэта надежду, что Россия преодолеет сегодняшнюю морок и смуту, выйдет из всех испытаний обновленной и еще более прекрасной, чем она когда-либо была. Вера Юрия Ключникова в реальность Нового Неба и Новой Земли почти библейская. С высоты своего 80-летнего возраста, понимая и остро чувствуя ограниченность отпущенного человеку земного времени, он на глубинном метафизическом уровне не принимает идею смерти для души. Сила жизни в его поэзии и сердце столь велика, что она духовно переливается через временные границы земного телесного сосуда, рождая абсолютную уверенность в реальности грядущей жизни. Юрий Ключников – убежденный сторонник доктрины реинкарнации, которая преломляется в его сознании с русским своеобразием. Да, он верит, что душа бессмертна, земная жизнь- всего лишь «запятая в книге Жизни вечной» и ее наслаждений не удержать, как бы не хотелось. Потому – «все, чем вдох успеет насладиться, с выдохом на волю отпусти». Такой взгляд примиряет уставшего от земного пути путника со смертью и помогает отнестись к ее перспективе спокойно:

Уже не радует вино
Пиры бесовские не бесят.
Пора, наверное, давно
Отправится в иные веси.

Где нет несчастий и побед,
Не сушит губ земная жажда,
Куда ушел отец и дед,
Где ты бывал и не однажды.

Но уйти не для того, чтобы упокоится с отцами или получить личное нирваническое блаженство восточного образца. Поэт рассматривает инобытие, как временную передышку и отдых между земными жизнями, исполненными труда и борьбы. Уйти, чтобы помогать России из духовного мира: «Я слишком мало помогал отчизне, быть может ей оттуда помогу». Уйти, чтобы вернуться и вновь воплотиться на земле, испытав сладкую горечь земных борений. Почти в каждом стихотворении, где говорится об уходе и перевоплощении, поэт, словно заклинание, повторяет свою главную творческую духовную программу – вернуться из звездных странствий и помогать своей стране. Такой взгляд на драму человеческого существования помогает растворить трагичность и грусть неизбежного конца: «Смерть – запятая в книге жизни вечной. Душа моя, поднимем паруса!» Поэт призывает всех посмотреть на жизнь и смерть по-новому, с надеждой и даже с радостью:

С лиц, дорогих мне, утирая слезы
и навевая радостные сны,
В мой смертный час
Взгляните на березы
Для них зима – предчувствие зимы.

Редкая нота в мировой литературе- говорить о конечности человеческой судьбы с таким оптимизмом и жизнерадостной бодрой энергией

17. Восток и православие

Юрий Ключников всерьез начал свои духовные поиски с Востока, как и многие представители советской интеллигенции. Дело в том, что православие в Сибири в те времена было укоренено гораздо слабее, чем в той же Москве. На огромной полутора миллионный город приходилось всего 3-4 храма. Восток благодаря своей полузапретности был как ни странно более заметен, нежели православная традиция. Однако в дальнейшем по мере погружения в русскую историю и культуру перед Юрием Ключниковым стали постепенно открываться глубины православных истин. Более того, контакт с образом Христа начал происходить у него на мистическом уровне: Лик восточного учителя иногда стал заменяться у него Ликом нерукотворного Спаса, звавшего поэта к себе. Юрий Ключников сам рассказал об этом в очерке «Безмолвие и лики».

Включив в свою практику «умное делание» и занимаясь Иисусовой молитвой много лет, он не стал каяться в своих восточных увлечениях и зарабатывать на этом дивиденды, как порой поступали многие неофиты. Он просто расширил свою духовную картину мира и увидел, что, Восток, если это, конечно, подлинный Восток, а не Троянский конь в восточной упаковке, присланный с Запада («от которого все напасти, так устроена роза ветров»), никогда не будет выполнять по отношению к России никаких разрушительных программ. Все подлинные, высокие учителя Индии, с которыми отцу приходилось встречаться – Баба Вирса Сингх, Шри Мукти Ишвара Бхагаван, Пайлот Баба, да и Святослав Рерих говорили ему, что в России, в принципе, есть все, что нужно человеку для духовной самореализации. Но поскольку её жизненная ситуация несравнима по трудности с большинством стран мира, духовная Индия, готова прийти на помощь России, дать русским людям новые духовные ресурсы для укрепления исконной русской веры, для решающей схватки с мировым злом. Юрий Ключников так и воспринял эти советы и заветы - как братскую помощь настоящих друзей России, а не как попытку перевербовать наш народ в чужую веру. Он не пошел по пути транслятора чужой, пусть даже при этом самой родственной традиции, не стал пересказывать в стихах восточные доктрины, а остался в своем творчестве глубоко русским художником, сохраняющим внутреннему свободу.

Кому-то, особенно если человек держится за церковную ограду как за соломинку, такая вольница духа может оказаться соблазном и отступлением от истины. Да, в стихах Юрия Ключникова, идентифицирующего себя с Россией, с ее исконной православной верой встречается немало стихов, дышащих мудростью Востока. Но творчество как святой дух веет, где хочет. Признаки истины скорее связаны не с ее локальным пребыванием в лоне какой-либо одной традиции, но с высотой и глубиной ее осмысления. Если же говорить о критериях истинности избранного пути того или иного человека, к тому же человека творческого, то его нельзя судить за широту убеждений. У нас остается только один главный критерий - уровень поэтического мастерства, творческие поступки человека, соответствие заявленного реальной жизни. Полноводная, год от года расширяющаяся река творчества, текущая через сердце сибирского Дон Кихота, который продолжает шлифовать свое мастерство и повышать накал поэзии – лучший ответ на вопрос о критериях истинности. В конце концов, никто не отменял и эстетических критериев.

Все, вышесказанное, отнюдь не означает, что Юрий Ключников - это поэт без противоречий и недостатков. Так не бывает. Но об этих противоречиях в поэзии Ключникова лучше всего рассказал в предисловии к этому сборнику Лев Аннинский. Не стану пересказывать его очень интереснейшие замечания и глубокие мысли.

18. Бесконечность жизни и свобода

Наверное, убежденность в идее реинкарнации способна наделить творческого человека особым даром перевоплощения самые разные творения природы, причем не только живой, но даже и так называемой неорганической. Юрий Ключников нередко совершает подобные стихотворные микрореинкарнации, во время которых он столь глубоко входит в образ, воспеваемый им вещи, предмета, растения животного, что начинает говорить от их имени. У поэта есть стихи, где он ведет беседу с миром от имени старого гвоздя на корабельной мачте, болта космического корабля, деревянных железнодорожных шпал, старого дома и даже пня, из которого словно опята лезут стихи ( что дают возможность глубину юмора и самоиронии поэта). Он говорит также стихами от имени цветка, перелетного чирка, трутня, подолгу дремлющего около улья, но раз в год взлетающего вслед за королевой в поднебесную лазурь, реки, ручья. Иногда поэт готов перевоплотиться в некую сложную систему, состоящую из двух или нескольких сил, которые могут вести друг с другом непримиримую борьбу. Это необычайно расширяет поэтическое и духовное сознание, и лирический герой стихов Ключникова начинает осознавать, что он «один и жнец и пахарь». Что он также одновременно и «игрок» и «врата» и «судьбы неотвратимой мяч», как это описывает стихотворение о футбольной и космической игре.

Такая способность к перевоплощению, помноженная на верность Свету, Музе и стойкость духа открывает в человеческой душе состояние внутренней свободы, быть может, самое драгоценное для поэта достояние. Вместе с Пушкиных ( недаром одно из любимых для Юрия Ключникова стихотворений нашего гения является вольный перевод «Из Пиндемонти», а по существу совершенно самостоятельное стихотворение, настоящий гимн свободе, и с Блоком, вслед за Александром Сергеевичем, воспевшим «тайную свободу» сибирский поэт зовет к ней в наше время, когда настоящего «воздуха» в атмосфере, еще меньше, чем перед смертью Блока:

Чугунный барельеф поэта
Зовет к свободе тайной в даль
Кому нужна свобода эта
Зачем нужна она
А жаль!

Кстати этот чугунный барельеф А.С. Пушкина, висящий над рабочим столом поэта, был отлит в 1937 году, который мы знаем, как пик сталинских репрессий. Но в том же году необычайно пышно отметили столетие со дня гибели «нашего всё».

Именно эта тайная свобода сегодня в эпоху торжества «клонов» и «бесов» позволяет не просто выстроить, но заглянуть в грядущее России, которая по глубоко выстроенному ощущению моего отца может быть прекраснее, чем все наши самые лучшие представления и мечты. Для этого нужна самодисциплина, готовность человека быть в самостоянии с духовной Россией, с её святынями и святыми, с её героями, и просветителями, стремление победить в себе качество черни, угодливо обслуживающей любого нового хозяина. К этим «ртутным людям», «при всех режимах, вертевшихся как вошь на гребешке» поэт беспощаден также, как был беспощаден к ним Пушкин, Лермонтов и Блок.

19. Не позволяй душе лениться!

Поэзия, особенно лирическая на Руси всегда была стихийной и несла в себе иногда слишком большой заряд хаоса. Что же, возможно горький суд многих поэтов были платой за служение буйной русской Музе. Юрий Ключников – наследник другой, едва намеченной линии русской литературы, чеканно выраженной в знаменитой формуле Заболоцкого

Не позволяй душе лениться
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!

Еще раньше образец яростной, искренней и сознательной работы над собой продемонстрировал России Лев Толстой, чей бесценный опыт самосовершенствования почему-то сегодня отвергнут. На эту же тропу осознанного волевого созидания начинал выходить Николай Гумилев, только прожил мало… Юрий Ключников – не просто наследует эту отечественную духовно-творческую линию, но полноценно ее развивает. Он не то, чтобы спорит, но дополняет Заболоцкого:

Душа трудом всегда повязана
на небе, на земле, везде.
Но ведь еще она обязана
блаженство чувствовать в труде.

Органично преломив в себе и своем творчестве и молитвенный опыт русского старчества и мистические откровения мудрецов Востока и лучшие постижения западных учителей жизни и героев (таких как Сократ, Франциск, Паскаль, Экзюпери, Че Гевара) сибирский поэт создал во многом новый тип поэзии. На нее с определенной точки зрения можно смотреть на руководство по духовной работе и овладению собой. К теме самопреодоления и победой над «жалом смерти» в самом себе поэт с разных сторон обращается постоянно. В этом он близок Рильке с его знаменитыми строчками о том, что смерть можно «одолеть усилием воскресенья». Одно из центральных стихотворений Юрия Ключникова, где данная идея выражена особенно отчетливо, это цикл «Стихи о корриде». С одной стороны это колоритные поэтические описания красочного испанского зрелища, а с другой – восточная притча о битве с быком, символизирующим собой низшее «эго» человека с его страстями и заблуждениями. Уступить быку – значит отправиться вслед за ним на бойню. Человек- это матадор, выставляющий навстречу агрессивному нападающему животному «пурпурный плащ своего сердца» В этой неистовой схватке победить на первый взгляд должен кто-то один из двух, но внутренняя алхимия преображения, в которой духовный искатель и поэт Юрий Ключников владеет в полной мере, приводит к иному парадоксальному ответу:

Все «я», да «я».
На белом свете
мне эти двое застят свет.
Который есть Великий Третий
И главный Я, когда их нет.
Он не натуга, не неволя,
Он возвращает нас вовне
К улыбке пахаря на поле,
К его упорству на войне.

Битва человека с самим собой, завершающаяся победой, по Ключникову не является внутренним насилием и не становится личной заслугой. Она есть органическое естественное рождение в себе Христа, высшего Я, словно «солнце правды», озаряющего своим светом очищенную вспаханную душу. Потому в стихотворении «Гладиатор» он уверенно утверждает, как власть имущий:

Я знаю тонкий щит бессмертья,
Который выколол мне бой
С неубывающим, поверьте,
В ничтожестве с самим собой.

Поэт убежден, что этот бой с самим собой, со своим «неверием и страхом, унынием и ленью» - это сегодня главный бой, не просто для отдельного человека, но и для России в целом. Именно на этот бой он призывает «открыть окно души».

Поэтическая сверхзадача, стоящая перед поэтом, определяет и формальные грани его творчества. Юрий Ключников продолжает линию русской классической поэзии и пишет на простом и чистом русском языке, чуждом искусной метафоричности и словесной игры. Однако его стихам присущи и метафоры, и стихотворные изыски, и неожиданные образы: («здесь взмывают лягушек хоралы и звенит пицикато цикад», «красит волосы небо арабскою басмой, красит губы кармином калиновый куст», «пока я шторы раздвигаю, руками строк», «гномы твоим быстроглазным ундинам шлют из подземных озер бирюзу» - это о реке, «когда в сиянье стронциновым сольются небо и вода, как будто Дух над бездной заново замыслил Слово, в час, когда в глухом блаженном одиночестве на тонких нитках тишина повесит звоны и пророчества...» - это об озере ).

Но гораздо больше поэта привлекает другая задача - сделать стих максимально ясным и прозрачным. Отсюда, может быть, вслед за Пастернаком тяга «к неслыханной простоте» и лаконизму. Стихи Юрия Ключникова последних лет- это чаще всего восьмистишья и даже четверостишья. Он не боится повторять одни и те же темы, как бы наслаивая мысли, подобно годовым кольцам. До сих пор работая по десять- двенадцать часов каждый день и над листом бумаги, и за компьютером, которым он неплохо для своего поколения овладел уже более десяти лет назад Юрий Ключников по собственному признанию постоянно трет «строку стиха до дыр, до сладкой дрожи»:

В туман уходит старый год, который
Принес поэту мало новых тем.
Ты не суди читатель за повторы
Спроси меня по-дружески:
- Зачем?
Зачем строку напитываю ритмом
Того, что было сказано не раз?
Но ведь стихи мои сродни молитвам
О жизни, о России и о нас.
Я пробую стихами укрепить
Надежды ускользающую нить.

И так, - сорок лет. Почти ежедневно открывая в себе шлюзы, через которые река поэзии пробивалась вначале робко, маленьким ручейком, а потом пошла мощным полноводным потоком, Юрий Ключников отдает литературе, Музе и России, слитых у него в единый образ все силы своей жизни, все киловатты своего творческого напряжения, всю нежность своей любви:

К тебе, измученная мраком,
К тебе, моя звезда-печаль,
Моя Царевна-Несмеяна.
Лишь ты в изменчивой судьбе
Ты мне одна не изменяла.
И вздох последний мой –
Тебе.

Владимир Бондаренко, написавший предисловие к сборнику «Годовые кольца», сказал об авторе замечательные слова:

«Он и сегодня бредёт со своими стихами и мыслями, молитвами и прозрениями по пространству и нашей поэзии и нашей жизни «веселый странник золотого века», то ли пришедший к нам из прошлого, то ли зовущий в будущее».

 

 

 

Книгу, которую Вы держите в руках, можно смело отнести к той, редкой пока литературе, которая несет в себе дыхание новой реальности, рождающейся на изломе веков и тысячелетий. Ученые и философы, поэты и духовные искатели все последние годы пытаются угадать черты нового эона, проглядывающие сквозь плотные формы привычного миропорядка. Наиболее значимой чертой из них является, пожалуй, неуклонно растущий интерес ко всему тонкому, таинственному и духовному, который объединяет все большее количество людей, и который принято называть духом Эры Водолея. Астрологи спорят о дате начала этой эры, в точности так же, как спорили в прошлом, — с какого времени отсчитывать начало нового века — с 1900 или с 1901 года. Проницательные умы замечали, что подобная арифметика вторична, поскольку XIX век по-настоящему начался с 1812 года, а XX век — с 1914 года. Если применить эту логику к XXI веку, то, очевидно, что в сравнении с его предшествующими собратьями, он манифестировал на планете с куда более быстрой пугающей скоростью и, по сути, начался с 11 сентября 2001 года.

Впрочем, конкретные сроки наступления новой эпохи — не самое главное. Куда важнее уловить и понять дух приближающейся эпохи, отделив главное от вторичного. Если со времен Ренессанса в человеке настойчиво культивировался индивидуализм — свойство, совершенно необходимое для завоевания своего места под солнцем, то новая эпоха синтеза рождает в людях новое качество общности, заставляющее человечество чувствовать себя единым целым. Самые лучшие люди сквозь ускорение сроков и рост катастрофичности остро чувствуют глобальное обновление, которое происходит сегодня в каждой точке пространства и времени нашего земного космоса. Правда, они далеко не всегда могут понять и выразить смысл происходящего и потому склонны трактовать его то как тотальный и бессмысленный хаос, то, как торжество сил зла. И хотя людям в их теперешнем положении трудно понять смысл того, что происходит с ними во всей полноте, рискнем предположить, что философия катастрофизма не есть высшая истина на Земле. Однако, что есть истина и кому она открыта в наибольшей степени?

Книга предлагает взглянуть на меняющийся мир глазами поэта, который наделен даром свободно путешествовать по континентам, мирам и эпохам. Душа поэта, расставшегося со своей земной оболочкой, посещает адские и райские области, встречаясь с их обитателями, среди которых угадываются черты многих деятелей России то отдаленной и совсем недавней истории, то до сих пор действующих на исторической сцене и успевших всем порядочно поднадоесть. Богатое воображение и тонкая интуиция автора позволяет ему проницательно заглянуть в посмертное будущее этих деятелей и весьма живописно воссоздать картину их потустороннего бытия.

 Может возникнуть вопрос — о какой проницательности идет речь, когда никто из нас не представляет, что произойдет через минуту, и на какой остановке Аннушка разольет свое масло? Но проницательность автора вовсе не в стремлении подменить своей творческой фантазией Божий Промысел и предсказать силу высшего возмездия за неправедные дела, хотя многие художники не удержались от подобного искуса по отношению к своим героям, имеющим реальные прототипы. Проницательность автора сказки заключается в психологической достоверности поведения героев в мирах возмездия, которое выглядит как естественное продолжение их жизни здесь.

 Так, наблюдая за действиями одного из главных героев сказки – главы энергетического холдинга рыжего Голавля, в какой-то момент начинаешь задумываться, что там, за чертой, наверное, его ждет приблизительно такая вот судьба, и вести себя там он будет так или очень похоже.

Впрочем, не стоит относиться к персонажам сказки как к реальным лицам нашей истории — комикам, трагикам и злодеям: они, скорее, символы — обобщения уходящей эпохи, нежели конкретные люди.

Мыслители всех времен и народов уже целую вечность пытались угадать смысл человеческой истории. Куда движется история — по линейно восходящей прямой к вершинам технократического комфорта, по нисходящей линии в бездну разрушения и гибели, по кругу, бессмысленно повторяя одни и те же ошибки или по спирали, медленно избавляясь от заблуждений? Какие силы направляют это движение — слепой рок, сознательная воля и заговор злокозненных темных сил, неустойчивая свободная воля людей или Божественное Провидение?

Наибольшую трудность всегда вызывала необходимость примирить свободную волю с Высшим Предопределением. Как правило, размышляющие об истории мыслители предпочитали выбирать какую-то одну сторону в этом вопросе и совершенно отрицали другую. В результате исторический процесс представал либо фаталистическим, либо чисто волюнтаристским. Автор показывает, причем не столько рассуждениями, сколько художественными средствами, что во вселенной и на земле присутствуют оба начала, и хотя штурвал истории человечества находится в Руках Всевышнего, Он всегда дает «порулить» людям, уважая принцип свободной воли.

А она, эта свободная воля, подвержена колебаниям между двумя полюсами — добром и злом. Их непостижимая игра, с одной стороны пронизанная импульсом свободы, а с другой стороны ограниченная законом причинно-следственной связи, порождает все то бесконечное разнообразие поступков и действий, которое изумляет любого, пытающегося понять логику истории.

Постичь тайну этой логики не представляется возможным до тех пор, пока человеческий ум находится в пределах видимого спектра земной истории и отрицает её невидимые метафизические стороны. В прошлом столетии грандиозную панораму метаистории, включающую и далекое прошлое, и не менее отдаленное будущее человечества, пытался нарисовать Даниил Андреев.

 Автор сказки, которую вы держите в руках, значительно оптимистичнее в прогнозах на будущее. Его апокалиптический сценарий предполагает, что частичные катастрофы одухотворят облик планеты и вызовут к жизни совершенно новый тип людей. Смысл земной истории — в сближении плотного и тонкого миров, видимого с невидимым, явного и тайного, если вспомнить библейское пророчество.

Причем Апокалипсис предстает не столько карающим механизмом, сколько проявлением божественного творчества, исполняющего все глубинные желания человека, которые живут на самом дне его бессознательной сферы. И, как водится, зачастую налицо предельный диссонанс сознательных замыслов и тайных мечтаний, поскольку противоречие и борьба личной воли человека с Волей Божественной может принести ему лишь несчастья и разочарования.

Книга содержит в высшей степени своеобразный документ, резко выбивающийся по своей торжественной стилистике из общего повествования — письмо, где от имени Великих Учителей объясняется планетарная роль России и даются пророчества о грядущем мироустройстве. Насыщенное восточными терминами и понятиями, оно напоминает тексты знаменитых «Писем Махатм», изданных Теософским Обществом в конце XIX века.

История появления этого письма у автора сказки в высшей степени загадочна. В момент интенсивной работы над книгой он вдруг обнаружил отпечатанный на компьютере текст этого письма среди своих бумаг на столе. Сколь тщательно он ни расследовал этот случай, он так и не сумел объяснить, откуда оно появилось и кто мог ему послать данный текст. В конце концов автор решил, что это некий знак Свыше и поместил письмо на страницы сказки. Принадлежит ли оно в действительности Великим Учителям или является продуктом чьей-то светлой астральной диктовки — не столь уж важно: в конце концов, перед нами художественное произведение, а не эзотерический трактат. Важно, что оно создает ощущение присутствия Высших Сил на нашей многострадальной планете, медленно, но неуклонно ведущих человечество по крутым ступеням эволюции.

Поэт, чью жизнь описывает сказка, не только пишет стихи. Он еще и философ, пытающийся постичь глубины мироздания. Философом является и автор сказки, насыщенной идеями, сюжетами и образами, взятыми из алхимии христианства и, особенно, из восточного эзотеризма, который наиболее близок Юрию Ключникову.

Чем иным как не любовью к Востоку и знанием его сокровенной роли в жизни планеты объясняется причудливая география тонких полетов Поэта и Феи, не один раз посещающих Индию и Гималаи? Повествование содержит страницы, посвященные участию великих Учителей Востока в творении человеческой истории. Оно подчеркивает особое отношение этих Учителей к России, стране, современное состояние которой определяется как жалкое и, тем не менее, внушающее сдержанный оптимизм своими будущими перспективами.

Согласно авторскому видению Россия в будущем все-таки исполнит ту высокую миссию спасения мира, которую провидели русские философы, искатели истины и святые. Эта миссия заключается в том, что Россия сотворила большое количество внутренне чистых, светлых и крупных людей, обладающих достаточным духовным потенциалом для того, чтобы пройти сквозь апокалиптические испытания и оказаться на новой земле и под новым небом. Кроме того, Россия, как предвидит автор, сможет помочь осуществить Великий Переход другим странам, государствам и людям.

Будущее России авторское пророчество в полном соответствии со многими эзотерическими предсказаниями связывает с возрастанием роли ее восточных земель, в частности, Сибири. Именно туда, в Союз Свободных Сибирских Республик, эту грядущую реинкарнацию СССР после катаклизмов, он посылает воплотиться душу поэта.

Автору близок теософский взгляд на мироздание и космический путь человечества. Этот взгляд исходит из одушевленности космоса, разумного устройства вселенной, множественности обитаемых миров — галактик, звезд и планет, готовых принять человечество в случае планетарной катастрофы. Однако теософские идеи не выбиваются из художественной ткани текста, а органично в ней присутствуют.

Религиозных мыслителей всегда смущал извечный вопрос о том, как совместить благую Волю Творца со злом, порождаемым свободной волей человека — Божьего Творения? И существует ли реально темный антипод всеблагого Создателя, искушающего человека? А если и существует, как позволяет ему Творец попирать божественные законы в мире и в человеческой душе. Над этим парадоксом бились и мучились лучшие умы человечества. Автор сказки выдвигает свою версию, свое толкование этого парадокса. Зло, говорит он, вписано в общий замысел, как сила, уравновешивающая добро, как некая альтернатива для проявления свободной воли человека.

Но Творец не только заложил в созданном им мире право на преступление своих законов, но и предусмотрел механизм воздаяния за это, являющийся не столько карой, сколько самонаказанием. Это ясно понимают те герои сказки, кто сознательно выбрал в качестве посмертной обители мрачно-смешные области ада, покидать которые они не желают.

Автор сознательно разрушает упрощенно-схематические представления о добре и зле. Эти два начала предстают фрагментами единой космической системы. Пришедшее в мир и попущенное к проявлению зло, нередко оказывается двигателем эволюции, помогающим инертным существам через боль и страдания преодолеть свою пассивность и обрести силы для любви, труда и творчества.

Автор далек от мысли уравнять добро и зло или поменять их местами, он просто укрупняет оптику восприятия этих двух мировых начал. Для него добро — безусловно, более высокая эволюционная ступень, чем зло, но в метаистории оба они служат Воле Творца, лишь с разными знаками. Стоит и нам помнить об этом, давая оценку (порой узкую и однолинейную), предметам, людям и явлениям жизни. Зло в сказке выступает еще и «Учителем по имени страдание», то есть катализатором истории человечества на его нынешнем уровне развития.

Сквозь эту призму автор рассматривает и два полярных слоя вечности — ад и рай. Ад населен, по мысли Ключникова, не просто страшными исчадиями и беспомощными уродливыми тварями, лишенными права на эволюцию, но служителями тьмы, как другого полюса света, по-своему бескорыстно преданными этой темной идее. Такая трактовка близка к восточному взгляду на мир, согласно которому, сколько грешников, столько и тонких уровней бытия.

Строжайшая иерархия ада во многом подобна стройному миропорядку рая, отличаясь от него антиподовой зеркальной перевернутостью сфер, а её (адовские) сумрачные обитатели тоже нуждаются в самоуважении, признании своих заслуг и даже в некотором сострадании. Они искренне преданы своему темному начальству и трогательно надеются на продвижение по службе, а может быть, даже на переход в свет, когда негативная карма их будет честно изжита.

 Вот почему столь выразительна просьба Мороженого Голавля к Фее о том, чтобы там, наверху, вспомнили о его безропотном служении идее тьмы. Как говорится, сил не жалел и вечную жизнь на это служение положил. А всякий честный труженик и служака не безнадежен все-таки для духовной эволюции, которая, в конце концов, в финале сказки происходит с некоторыми из них.

В аду также ценится сила, потому в сказке вполне логичным выглядит эпизод с приездом Диктатора в кителе и с трубкой в город, где живут бывшие могущественные люди России более поздней, демократической формации, которые безоговорочно признают его превосходство и потому стараются побыстрее спрятаться в своих домах, откуда с трепетом наблюдают за его действиями.

Автора не заподозришь в симпатиях к Диктатору, хотя бы потому, что он поместил его в ад, но образ этого человека получился значительно более загадочным и сложным, нежели, скажем, у Даниила Андреева и тем более чем в перестроечных публикациях. Авторское отношение к Диктатору можно, пожалуй, определить как уважение к его парадоксальной силе, которая с одной стороны была мрачной и кровавой, а с другой стороны вывела страну в мировые лидеры, вызвала ненависть и трепет всех темных сил планеты и за всю историю правления помогла ему не проиграть практически ни одного крупного жизненного сражения.

Своеобразие сказки в том, что она снимает шаблонные представления об аде и рае. Если там, внизу, кто-то и жарится на сковородах, то только на огне собственных грехов и страхов, которые и порождают сам характер адского пламени соответственно возможностям личного воображения.

Ад и рай предстают не столько в виде некоего пространства, куда соответственно ссылают грешников и с почётом препровождают праведников, сколько в виде состояний сознания, творческой силой которого и создается тонкий ландшафт посмертного обитания со знаком плюс или со знаком минус.

 Однако, несмотря на несколько вольный и отличающийся от чисто религиозной трактовки, образ ада, нарисованный в сказке, с его главной функцией очищающего возмездия, — остается неизменным. В точности так же и рай, чаще всего отождествляемый в религиях с состоянием вечного блаженного покоя, в сказке предстает одним из слоев просветленного пространства с беспредельной перспективой новых духовных полетов.

Именно этому древнему искусству обучает поэта его духовная вожатая по слоям ада и рая, некий женский вариант дантовского Вергилия — Фея, своей мудростью и внутренней свободой чем-то напоминающая булгаковскую Маргариту и Гермину из «Степного Волка» Германа Гессе.

Впрочем, нездешний свет райских обителей и мрачное сияние адского пламени воспевал не только Данте. Этими отблесками были заворожены Мильтон, Гофман, Эдгар По, Густав Мэринк, Гессе, Гоголь, Булгаков, Даниил Андреев. Данная сказка в какой-то степени наследует великую традицию мировой литературы. Удивительно, но автору, воссоздающему потустороннее бытие героев, удается рассказать о бесплотном мире и его обитателях вполне по земному, зримо и предметно, что обусловлено, однако же, эзотерическим видением природы астрального и более высоких слоев мироздания, где все подобно всему и построено по закону аналогий.

Там мечты и мысли людей создают целые города и цивилизации, а их грехи и слабости тащат за собой трагикомические формы «адского» возмездия. Однако любая осуществленная мечта, утолив жажду своего создателя, вызывает к жизни следствия, для него неожиданные. Так человек, реализовав какое-либо страстное желание, в тонком мире рискует попасть в капкан собственного мыслеобраза.

Сказка рисует тонкую реальность настолько близкой к земной, что в какой-то момент начинает казаться, будто они перетекают одна в другую. Это опять-таки является художественным отражением той тенденции сближения миров, которую эзотерические учения считают главной тенденцией наступающей эпохи.

Могут ли миры — физический и духовный, огненный, сближаться без пертурбаций и катастроф, без ожесточенной борьбы сил света и тьмы? Станет ли тьма, глубоко пустившая корни в сознании и укладе жизни человечества, добровольно и бесконфликтно уступать свои позиции свету, одно приближение которого уничтожит её? Нужно быть очень наивным, (как последователи американских учений Нью Эйджа) чтобы верить в безоблачный хэппи-энд человеческой истории. Автор далек от таких представлений, и потому в соответствии с подлинной духовной традицией, видящей финал планетарной истории как грандиозную эсхатологическую драму, проводит человечество через узкие врата Апокалипсиса.

Правда авторский сценарий развития событий несколько отличается от распространенных версий всеобщей гибели. Он вбирает в себя множество пророчеств, оставленных мудрецами и провидцами Востока и Запада. Это сценарий поэтапных катастроф, через который в сказке проходят материки и страны и который завершается тотальным обновлением человечества. Авторская воля воссоздает живописные картины грядущей жизни людей, принадлежащих к самым различным уровням сознания. Эти картины ненавязчиво, но весьма точно иллюстрируют нерушимость древнего закона, согласно которому каждый в итоге получает то будущее, которого он заслуживает.

Довольно необычен и художественный прием, примененный автором сказки — главная жизнь его героев разворачивается после их земной смерти, да и, во многом, после смерти самой цивилизации, исчерпавшей свой ресурс. В литературе немного попыток такого рода. Обычно произведение как раз заканчивается смертью героя, а далее — занавес, тайна… ведь «оттуда ещё никто не возвращался» — поэтому, что мы можем знать о потустороннем мире?

 Но в том-то и дело, что контуры этого «потустороннего» становятся в последнее время все отчетливее, надземный мир будто прорастает, проявляется в нашей реальности, и вот-вот новая земля и новое небо Апокалипсиса явят свой облик тем, кто имеет духовное зрение.

Время в сказке как бы переходит в ипостась вечности — главный герой ее не имеет возраста, пребывая в поре бесконечного расцвета, нескончаемой молодости. Вечная юность или юная вечность (согласно древнегреческой философии вечность — это на самом деле вечная юность, непрерывно возобновляемое бытие и состояние радости), открываются герою именно после смерти, и он с изумлением осознает, что это и есть то, что называют раем.

Именно такое, одновременно радостное и мудрое состояние духа, наполняет поэта искренним сочувствием к несчастным и смешным обитателям ада, когда-то бывшими могущественными хозяевами страны. Ведь и сам Будда, достигший нирванического просветления, обрел улыбку любви и бесконечного сострадания ко всем заблудшим душам. Это — улыбка души, обретшей внутреннюю свободу и право быть собой и только собой.

Есть такое право и у самого писателя, который будучи творцом своего миропорядка, не давит волей на своих героев, не наказует и не награждает их, а позволяет им прожить жизнь, ими самими выбранную. В литературе такое случается нечасто, и даже великие авторы порой грешили навязчивым осудительством или оправданием своих персонажей — Гоголь и поздний Толстой, например.

Уйти от назидания Юрию Ключникову помогает не что иное, как спасительный юмор, веселый и мудрый. Поскольку сама человеческая история, несмотря на весь ее драматизм — это все же часть Вселенской Игры или Божественной Комедии, и не стоит относиться так уж всерьез к ее нескончаемым горестям и бесконечным тупикам.

В итоге, попросту говоря, все будет хорошо — так задумал Творец — а значит не нужно плакать и бояться. Конечно, это не значит, что нужно впадать в пассивное ожидание счастливого будущего, которое отнюдь не гарантировано бездельникам и трусам. Лучше верить и творить вместе с Создателем, в качестве со-творцов. Таков, пожалуй, главный вывод веселой фантасмагории Юрия Ключникова.

Кому-то может показаться кощунственной сама идея освещения Апокалипсиса в стольсвелых, почти веселых красках. Однако подобный взгляд не имеет ничего общего с постмодернистским ёрничанием, прикрывающем духовную пустоту и нищету.

Книга наполнена энергией невероятного жизнелюбия и какой-то уверенности в том, что жизнь прекрасна, бесконечна и неуничтожима никакими потрясениями и катастрофами. Даже самый последний негодяй, упавший на дно в мирах возмездия, все равно имеет шанс начать все сначала.

Сказка-притча Юрия Ключникова — произведение не простое и не сложное. Её можно назвать безыскусной, но эта безыскусность весьма высокой пробы, заставляющая вспомнить слова Пастернака о том, что к концу жизни настоящий мастер, прошедший через все изыски формотворчества не может «не впасть как в ересь, в неслыханную простоту».

Проблема современной литературы, заблудшей в дебрях интеллектуальных конструкций и добившейся почто полной потери читательского интереса к ней, может быть решена только одним способом: возвращением к первоначальной, почти песенной ясности. Тот, кто впервые тысячелетия назад надумал сочинить сказку, хотел не только заставить людей задуматься, но и просто порадовать их.

Радость читателям могут принести стихи, которых в прозаическом тексте немало — все-таки ее автор — поэт, а также… цветы, которым посвящены и целый ряд стихотворений и даже философские раздумья автора, любящего эти творения природы с такой невероятно нежной силой, что иногда кажется, будто со страниц доносится их аромат.

Остается рассказать о том, кто же тот, кого я, несмотря на комплиментарный тон, словно стремясь сохранить дистанцию, на протяжении всего предисловия называл скучным словом автор.

Для меня этот человек — Юрий Михайлович Ключников — в первую очередь не литератор и автор, а родной отец, чем я как сын и одновременно издатель очень горжусь, но все-таки пытаюсь оценивать и его, и сказку объективно. Ему уже перевалило за 70 лет, хотя он ещё очень бодр и душой, и телом (достаточно сказать, что еще год назад он, опытный путешественник, поднимался в горах Алтая на высоту более 3-х километров, показывая пример многим, куда более молодым спутникам).

Литературная и личная судьба моего отца весьма непроста. Филолог по образованию, как и многие интеллектуалы 60-х, он рано занялся, что называется, богоискательством. Увлекался религиями Востока, философским наследием Рериха, изучал христианство, религиозных мыслителей Запада. В итоге, за эти увлечения уже в конце 70-х, был исключен из партии. В течение трех лет отца прорабатывали на нескольких десятках партсобраний (дело дошло даже до Политбюро!), требуя покаяния и так и не получив его. Лишенный возможности работать по специальности как журналист и редактор, он 6 лет проработал грузчиком на хлебозаводе — и, как ни странно, последние пятнадцать лет стали в его жизни самым насыщенным и творческим периодом: 10 поездок по России, Алтаю, Казахстану, Украине, Индии, Непалу — и, в каком-то смысле, как результат этих поездок — книга прекрасных стихов и эссе в 700 страниц, вышедшая в издательстве «Беловодье» в 2000 году. А теперь, наконец, и эта сказка. Надеюсь, прочитав её, вы почувствуете ту же веселую, полную сил и веры в будущее, радость, что получил и я, когда впервые взял её в руки.

Это уже второе издание сборника «Лики русской культуры», в который вошли эссе и статьи, написанные моим отцом – поэтом, философом, публицистом, Юрием Михайловичем Ключниковым за последние 30 лет. Это лишь часть его богатого наследия, в котором только одних публицистических материалов хватило бы еще на два таких же тома. Какая-то часть из этих статей публиковалась раньше и в отечественных журналах, альманахах, газетах, и в виде отдельных брошюр. В этот сборник все они вошли в существенно переработанном и дополненном виде. Другие же статьи публикуются впервые. Данное издание интересно тем, что круг имен, рассмотренных в первом издании (Ломоносов, Пушкин, Блок, Рахманинов, Михаил Булгаков, Пастернак, Есенин, Николай Островский, Георгий Жуков, Даниил Андреев, Шолохов, Солженицын, Шукшин) был дополнен фигурами  Николая Гумилева, Вадима Кожинова( с которым мой отец был хорошо знаком) и Александра Проханова.

Мой отец известен в литературных кругах больше как поэт, творчество которого высоко оценено многими крупными писателями и критиками. Его публицистика не столь известна, но сама по себе она не менее интересна, нежели его стихи. А самое главное - многое объясняет в его творчестве и литературных пристрастиях.

Эта книга выстроена как галерея человеческих и творческих портретов самых ярких и масштабных фигур русской культуры и истории от XYIII до XX столетия. Однако передо мной как составителем не стояла задача сделать из этого сборника классическую энциклопедию русской литературы и культуры, в которую вошли бы все выдающиеся ее имена. Принцип отбора – иной. Герой каждой статьи – не просто представитель русской культуры, или истории, или науки. Это, прежде всего, действительно герой – человек, преданный идее служения России, отдавший этому служению весь свое талант, а порой и гениальный дар, и при этом - обладатель яркого характера, а ним – и трудной судьбы. Это неизбежно приводит такого героя к разладу с веком: век всегда испытывает на прочность и его личное мужество, и силу духа, и творческую стойкость.

Вот эта линия судьбы, этот опыт противостояния давлению эпохи, при котором нужно не просто выжить, но и максимально реализоваться в творческом плане, сохраняя верность истине, на мой взгляд, крайне интересны и важны для каждого думающего человека в сегодняшнее трудное время. Впрочем, когда оно у России было легким? При этом каждый из героев этого сборника, пострадав, что называется, «за идею» от властей и режима, не обозлился, не впал в обиду, не стал диссидентом и врагом государства. Напротив, каждый из них сумел подняться над личными обидами и продолжал нести свой русский крест, служа стране, как бы жестоко она с ним не поступила. Вот почему он и объединил под одной обложкой столь разные фигуры и судьбы. И хочу отметить, что именно такой была и остается судьба и самого автора статей Юрия Ключникова.

Помимо работ, посвященных конкретным историческим фигурам, в книге есть два материала, как бы выбивающихся из общего ряда, но внутренне принадлежащих к общей линии. Это мистический рассказ «Вернись, Соренто», где лирический герой общается с неким таинственным духовным мастером, заставляющим вспомнить графа Сен Жермена, и сообщающим читателю множество интересных мыслей и сведений о будущем России и мира, а.. Так случилось, что ряд читателей, познакомившись с рассказом в рукописи до опубликования (журналы «Наука и религия», «Дельфис), расспрашивали автора, происходили ли встречи с монахом в реальной жизни - слишком уж правдоподобен текст в житейских деталях. Ю.М Ключников отвечал, что реальность мысли и чувства находится в одном ряду с действительностью, а порой даже превышает видимую её сторону. Второй материал - автобиографический очерк «Безмолвие и лики»   рассказывает о роли исихазма в русской культуре и описывает тридцатилетний  личный опыт автора в применении Иисусовой молитвы, которая помогала ему преодолеть самые сложные жизненные испытания и пробудить  творческую силу. Этой  статье автор придаёт особое значение, полагая, что практика «умного делания» и безмолвие, обретаемое в его результате, составляющие сокровенную духовную основу всей русской культуры, актуальны сегодня, как никогда. Ибо они могут, как считает автор, поднять дух России и её материальную мощь в наше кризисное апокалиптическое время на невиданную доселе высоту.

Я верю, что современному читателю будет нужна и интересна эта книга, позволяющая увидеть и осмыслить многие известные отечественные имена не только как культурные феномены, но и как своеобразный «отряд особого назначения», состоящий из созидателей, воинов духа, служителей Русской Идеи и хранителей ее мистической сути. А может быть, этот особый авторский «угол зрения» вдохновит кого-то на собственный путь служения этой Идее.

 

Само понятие психологии, терминологически восходящее к греческим корням, ассоциируется в сознании большинства с западной традицией. Сразу вспоминаются такиестолпы психологической мысли, как европейцы Фрейд, Юнг, Адлер, Ассаджиоли, американцы — Пёрлз, Бэндлер, Гриндер, Гроф, наши соотечественники — Выготский и Лурия. Западная психология — это мир экспериментов, тестов, исследований, тренингов, консультаций, а также борьба научных школ и попытки диалогов между различными направлениями в психологической науке.

Конечно, было бы ошибкой сводить западную психологию только к эмпирике, лишить ее стремления объяснить психологические проблемы человека с философских высот. Многие психологи Запада, особенно те, кто близок к трансперсональной парадигме, выступают как некие философы-интеграторы, объединяющие в своих системах самые разные направления мысли, в том числе и мысли восточной (наиболее ярким представителем интегральной психологии принято считать Кена Уилбера). Однако в целом современная западная психология, в особенности ее практические аспекты, не дотягивает до глобальных философских обобщений и онтологической глубины традиционных школ Востока.

Там, на Востоке, психологии как таковой будто бы и нет. Речь, разумеется, идет не о таких феноменах, как, например, психоаналитик или психолог-консультант в западном смысле , абсолютно невозможных и неуместных где-нибудь в современной Индии или Китае. Речь идет об отдельной дисциплине со своей системой понятий, координат и сферой применения. И это притом, что количество психологических терминов, относящихся к внутреннему миру человека и упоминаемых, например, в «Махабхарате» и «Рамаяне», во много раз превосходит количество аналогичных понятий в «Илиаде» и «Одиссее». Правда, современные историки древневосточной культуры, например, автор капитального двухтомника «Индийская философия» Радхакришнан, говоря о традиционных религиозно-философских системах этой страны, ввел в свою книгу такие разделы, как «Психология йоги», «Психология Упанишад», «Психология буддизма». Но следует заметить, что восточная традиция никогда специально не выделяла изучение внутреннего мира человека из общей трактовки законов мироздания.

Книга «Шамбхала: священный путь воина» по справедливости считается одной из самых лучших работ ХХ века, освещающих духовную традицию тибетского буддизма. Автор этой книги Чогьям Трунгпа — выдающийся буддийский мастер, творчество которого очень популярно на Западе. Среди его книг, посвященных теме буддизма, в нашей стране наиболее известны «Преодоление духовного материализма», «Миф свободы», «Медитация в действии», «Путешествие без цели».

Чогьям Трунгпа прожил недолгую, но удивительно насыщенную жизнь. Он родился в 1939 году в Восточном Тибете. Еще в раннем детстве его признали тулку, или воплощенным ламой, и потому отдали в монастырь Сурманг, чтобы дать как можно более серьезное буддийское образование. Мальчик отличался незаурядными способностями, и потому уже в восемнадцать лет он получил ученую и одновременно духовную степень кхьенпо, примерно соответствующую степени доктора философии, психологии и богословия западного образца. В двадцать лет он стал верховным настоятелем монастыря, под руководством которого жили и практиковали буддийскую дхарму более 600 послушников. Помимо того что Чогьям Трунгпа являлся наставником линии кагью, одной из четырех традиционных школ тибетского буддизма, известной сильным акцентом на практике медитации, он был обучен в традиции ньингма — самой старой школы. Чогьям Трунгпа Ринпоче был последователем риме — вселенского движения в тибетском буддизме, цель которого — соединять и делать доступным все ценности обучения различных школ, свободных от сектантской конкуренции. Всю свою жизнь Чогьям Трунгпа стремился передавать полученные им знания как можно более широкой аудитории. Помимо религиозно-философского образования он активно изучал и практиковал восточное искусство: поэзию, живопись и особенно каллиграфию.

На обложке книги, которую вы держите в руках, стоит имя Свами Рамы (1925-1996) — знаменитого индийского мудреца и духовного мастера, учителем которого был еще более знаменитый в Индии и во всем мире Бабаджи. Прежде чем говорить об ученике, нужно сказать и об его учителе. Согласно свидетельствам самых разных людей, знавших Бабаджи, его тело оставалось неувядающе молодым на протяжении всей его жизни, вплоть до своего таинственного исчезновения (никто не видел смерти Бабаджи). Этот учитель Свами Рамы обладал огромным авторитетом среди духовных искателей самых разных традиций. О нем с изумленным восхищением писали такие люди как Парамаханса Йогананда, Анни Безант, Шри Юктешвар, Леонард Орр, Свами Сатьяшварананда. Многие в Индии считали его великим автором или воплощением божества в человеческой форме. У него было много выдающихся учеников, и Свами Рама считался одним из наиболее достойных. Он родился в Гималаях и воспитывался своим учителем с ранних лет. Его жизнь была ярчайшей демонстрацией афоризма «йога — это мастерство в действиях». Развив в себе разнообразные способности и таланты с помощью сосредоточенной духовной практики, он воплотил их в своей сверхинтенсивной жизни, насыщенной творчеством и служением людям.

Он был писателем-философом, написавшим 45 книг, поэтом, создавшим эпические поэмы, специалистом по аюрведической медицине и гомеопатии, обладавшим необыкновенными целительскими дарами. Свами Рама основал медицинский городок и госпиталь в Гималаях, в котором нередко выступал как консультант по хирургии во время самых сложных операций. Помимо этого, он был экспертом в архитектуре и воинских искусствах, скульптором, музыкантом, художником, дрессировщиком лошадей и собак, пчеловодом. Но, пожалуй, самым главным делом его жизни на ее внешнем плане было создание Гималайского международного института научного и философского изучения йоги, где он преподавал древнюю традицию, к которой принадлежал.

Сегодня становится очевидно, что древнеегипетский миф и представления о мире лежат в основании всей европейской культуры, включая Ветхий и Новый Завет. Влияние Египта на ветхозаветную традицию, конечно же, несводимо к описанию «тьмы египетской». Согласно эзотерическим воззрениями «свет Египта» — это прежде всего те знания, которые принес иудей­скому народу Моисей, посвященный в таинство сокровенных египетских мистерий. Не менее велико влияние страны пира­мид и на христианство, которое глубоко впитало египетскую доктрину о сохранении тела после смерти, преобразовав ее в идею воскресения во плоти. Глубокое, хотя и внешне неоче­видное воздействие оказал Египет и на русскую культуру. До­статочно вспомнить некоторые духовные стихи и прежде всего Голубиную Книгу, где говорится о «Кем-земле» (так сами егип­тяне называли свою страну), «кипарис-дереве» (в этом слове угадывается звучание имени Осирис), «птице Исиде-Фениксе», а также о корабле, плывущем к Небесному Иерусалиму, чей образ так напоминает барку египтян. Иногда ласково-просто­речное название нашей страны «Расея» связывают с египет­ским солнечным божеством Ра, рассеявшим свои золотые лу­чи в необозримых российских просторах.

Основатель антропософии Рудольф Штейнер, придержи­вающийся восточной доктрины реинкарнаций (перевоплоще­ний), утверждал, что «многие египтяне воплотились среди рус­ского народа». Интересно, что Елена Ивановна Рерих, провоз­вестница Огненного Откровения XX столетия — Агни Йоги, а также знаток эзотерических учений, хотя в целом не принима­ла антропософии, в данном случае согласилась с точкой зре­ния Штейнера. Подтверждая внутреннюю мистическую связь и преемственность между древнеегипетской и российской душой, национальным характером и духовной культурой, она в своем письме от 17.11.49 г. писала: «Действительно, многие лучшие египтяне рождались среди лучших русских и будут продолжать рождаться среди них».

За последние годы появилось немалое количество литературы, посвященной истории, духовной культуре и религии Древнего Египта. И серьезные, и популярные работы повествуют о нравах, распространенных в стране пирамид, о чудесах и тайнах государства фараонов, о долгой и многотрудной судьбе египетского народа. Наряду с подобными текстами все чаще выходят книги, содержащие в себе попытку проникнуть в сакральный внутренний Египет, осмыслить его философию и духовную мудрость, приблизиться к пониманию сокровенных эзотерических знаний, содержащихся в мистериях, учениях и посвятительной практике жреческого ордена. В самом факте все бульшего распространения подобных книг есть своя логика: тяга к сокровенному и аристократическому появляется у людей, как правило, после основательного пресыщения всем поверхностным и профаническим, столь характерным для нашего века. При этом можно наблюдать четкую закономерность: чем поверхностней становится жизнь и всеяднее массовый читатель, тем сильнее тяга к сакральному. Наиболее священным и сокровенным ядром великой культуры страны Кем (так называли свою родину сами египтяне) была, несомненно, система Арканов. Появление Арканов связано с именем Трижды Великого мудреца Гермеса Трисмегиста, сыгравшего для Египта примерно ту же роль, что и Ману для Индии. С момента обнародования Арканов Таро и до сегодняшнего дня не прекращаются попытки осмыслить по-новому и истолковать этот посвятительный алфавит, принесенный людям на заре человеческой истории.

Рене Генон и оккультный бум

Даже если всерьез делать поправку на характерное для наших дней снижение интереса ко всему серьезному и подлинному в сфере духа, даже если принять во внимание самое кризисное и катастрофическое состояние отечест­вен­­ной культуры, то все равно в ближайшие годы дума­ю­щая Россия обречена на встречу с идеями такого серьезно­го и глубокого мыслителя, каким был Рене Генон (1886 — 1951). Духовная ситуация современного мира содер­жит в себе две противоположные и борющиеся тенден­ции: тягу к поверхностным и чисто пародийным формам зна­ния и бытия, и стремление постичь глубинную при­­роду вещей исчерпывающим образом и во что бы то ни стало. Пока подобная борьба происходит, продолжается история и преждевременно говорить о ее конце. Россия яв­ляется цен­тром борьбы сакрального и профанического, и это подтверждается хотя бы тем не до конца осмысленным фак­том, что она, несмотря на развал в сфере экономики, продолжает оставаться самой читающей страной ми­ра. Будем надеяться, что она сумеет должным образом прочесть Генона, идеи которого представляют собой мощное ору­жие против темного мистицизма и псевдоэзотериз­ма, паразитирующего на древе истинных традиций.

НЕПОСТИЖИМАЯ ЛОГИКА МЕТАИСТОРИИ

О тайнах и загадках истории написано неисчислимое количество произведений, но едва ли стоит надеяться, что Великое Неизвестное стало после этого намного понятнее. Однако подобный феномен не останавливает многочисленных любителей попутешествовать в извилистых исторических лабиринтах с целью понять, куда же они ведут? Что было в прошлом? Каков смысл настоящего момента? Иногда такие попытки все же приносили успех и хотя бы чуть-чуть приближали к разгадке какой-либо криптограммы былого.

Впрочем, следует определиться в предмете разговора — а что же, собственно говоря, следует считать тайной истории? Является ли тайной то или иное белое пятно истории, непостижимое для современного сознания, будь то либо в силу его отдаленности от наших дней, либо по причине уничтожения всех следов события и улик преступления, тщательно проделанного хитроумными актерами театра прошлого? Или тайна истории — это нечто, связанное с деятельностью тайных обществ, которые иногда считают реальными невидимыми творцами видимых исторических свершений человечества? А может быть, тайна истории имеет мистическую причину и связана с влиянием на поведение народов, рас и континентов Высших Сил, непрерывно подталкивающих их к неведомой цели? Наверное, историческая тайна по большому счету несет в себе все эти три уровня: простая неизвестность прошлого, деятельность тайных обществ и, наконец, непостижимая Логика Провидения. Последний фактор в данной триаде, конечно, определяющий, самый таинственный и труднодоступный для понимания. Это касается не только дел давно минувших, но и дел сегодняшних, ибо самое сложное для людей, живущих в реальной истории, — это понять ее глубинный смысл, увидеть, «куда несет нас рок событий».

Одной из самых таинственных и непостижимых сил мироздания является время, многочисленные загадки которого во все времена пытались разгадать философы и провидцы разных народов. Необратимость времени, имеющего однонаправленный характер, размытость постепенно забываемого прошлого, неуловимость настоящего и почти полная закрытость будущего — все это было предметом пристального исследовательского интереса многих авторов. Довольно часто подобные попытки носили чисто субъективный характер и не позволяли понять, в каком месте временной линии истории мы находимся. Но иногда все же появлялся человек, который в своем стремлении воспарить над рекой времени опирался на подлинные сокровенные знания и за свои способности предвидения грядущего удостаивался от современников или, чаще, от потомков титула пророка.

Рене Генон не был мистиком и ясновидцем, как Нострадамус, Сведенборг или Кейси. Однако ему удалось очень хорошо понять природу времени. Это понимание касается и прошлого, которое мыслитель воспринимал как Золотой Век с его эталонной нравственно-духовной чистотой тогдашнего человечества, и настоящего с его максимальным удалением от заветов Первоначального Откровения, и будущего с его грозными сполохами Эсхатологического Финала. Генон в различных своих произведениях, в особенности в «Царстве количества и знамения времени», постоянно касался темы времени в его отношении к вечности. Однако в своих других работах — «Кризис современного мира» и в собрании статей, объединенных под названием «Традиционные формы и космические циклы», он открывает в этой теме новые грани.

Пусть завяжутся русским узлом
Эти кручи и бездны Востока.

Ю.Кузнецов

Одно из популярных и расхожих мнений состоит в том, что для русской культуры и мысли точкой отсчета и системой ориентации всегда был Запад. Насколько справедливо подобное мнение, может свидетельствовать раскрытие этимологии самого, казалось бы, известного и понятного термина «ори­ентация», сделанное учеными Ю.Панасенко и А.Шамаро. Об­ширную цитату из их статьи мы позволим себе привести:

«Слово «ориентация» перешло в русский язык из французского. Оrientation по-французски буквально означает «направление на восток». Французское слово, в свою очередь, ведет происхождение из латыни, и к нему протянулась целая этимологическая цепочка: oriori — oriens — orient — orienter и, наконец, orientation. Первое слово — латинский глагол со значением появления, рождения, начала, который употребляли обычно с существительным «солнце», когда возвещали о его восходе.

Обилие книг на сегодняшнем книжном рынке, в той или иной степени посвященных теме Востока, не должно обманывать настоящего искателя истины. Серьезных произведений, без искажений объясняющих глубину духовных учений той же Индии, очень мало. В особенности это касается Веданты — наиболее чистой линии индийской метафизики.

Вышедшие в свет переводы нескольких источников, даже в случае если они неплохо откомментированы, все равно недостаточны. Слишком велика разница в восточном и западном мировоззрении, и манере мыслить. С этой точки зрения роль книги Рене Генона «Человек и его осуществление согласно Веданте» трудно переоценить. Она является блестящим исследованием восточных и, прежде всего, индийских представлений о том, что такое человек, каково его происхождение, взаимоотношения с Всевышним, строение, жизненный путь, назначение, посмертная судьба и перспектива возвращения к Истоку.

Россия продолжает открывать для себя наследие одного из самых ярких и бескомпромиссных мыслителей ХХ столетия — Рене Генона. Несмотря на все сложности, которые в наши дни сопровождают судьбу любого некоммерческого издания, работы Генона одна за другой выходят в свет и даже переиздаются. Это внушает оптимистическое чувство, что еще не все потеряно, если проблемы духа и подлинности духовных традиций по-прежнему интересуют наших современников.

Запад, где были опубликованы труды Генона, не принял всерьез его откровений. Движение «новых правых», небольшое количество интеллектуалов, группирующихся вокруг традициональных изданий, и отдельные пытливые одиночки — вот, пожалуй, и все, что можно сказать о западных, прежде всего, европейских последователях замечательного мыслителя.

Что касается современной России, то, конечно же, по сравнению с Западом, идеи Генона распространены гораздо меньше, однако полемика вокруг его творчества значительно более остра — это неоспоримый факт. Причины такого публицистического накала заключаются не только в конкуренции издателей и комментаторов геноновского наследия (некоторым из них хотелось бы навечно закрепить идеологическую монополию на якобы единственно верное собственное толкование философии мыслителя), но и в удивительной актуальности для современной России всего написанного «каирским отшельником».